Перекус проходит мирно и по-домашнему. Игнат за обе щеки уплетает хрустящий хлеб с бужениной, Варвара медленно опустошает пиалу с банановым мороженым, ну, а я дую на горячий ромашковый чай и искренне надеюсь, что мои пальцы, судорожно вцепившиеся в светло-голубую фарфоровую чашку, не слишком дрожат.

Кое-как пережив трапезу, я сгружаю посуду в посудомоечную машинку, не возражаю, когда дочь убегает в свою комнату смотреть мультики, и опустошенно приваливаюсь к единственной подходящей опоре — стене.

Ноги подкашиваются. Желудок падает в пятки. Сердце как будто увеличивается в размере и норовит прошибить грудную клетку и свалиться кроваво-красным кулем на пол.

— Не уйдешь, да?

Обреченно усмехнувшись, я все-таки отваживаюсь поднять глаза на приближающегося ко мне Крестовского и больше ничего не предпринимаю, позволяя ему упереть ладони по обе стороны от моего наверняка раскрасневшегося лица.

Слишком много всего испытываю, чтобы оказать хоть какое-то подобие сопротивления и пошевелиться.

— Неа.

Снова мажет пальцами по моим искусанным в хлам губам, отдавая дань своему фетишу, и невольно засматривается на трепыхающуюся на моей шее жилку, вынуждая пульс разгоняться до запрещенных ста двадцати. А потом трется носом о нос и обращается ко мне ровно и тихо, как к раскапризничавшемуся ребенку.

— Ты же без моих разъяснений понимаешь, что мне лучше остаться. Я не думаю, что Бекет к вам вломится, но так будет спокойнее.

Бекетов и, правда, скользкий, липкий, неприятный тип, после встречи с которым мне до сих пор хочется залезть в ванную и долго и нудно отмываться, поэтому спорить с, на удивление, трезвомыслящим Крестом нет ни одного резона. Поэтому я шумно выдыхаю и без лишних пререканий сдаюсь, устало упираясь лбом в надежную грудь Игната.

— Хорошо. Я постелю тебе в зале.

До невозможности устав от извечного возведения барьеров, я упиваюсь накатившей слабостью и не спешу отдирать себя от выводящего узоры вдоль моего позвоночника Крестовского. Растекаюсь ванильной лужицей от его осторожных касаний и совсем по-девчоночьи всхлипываю от переливающихся через край эмоций.

Вспоминаю, как мне с ним было хорошо, когда никто не лез в наш уютный маленький мирок, в котором иногда царил покой, а чаще правил эксклюзивный хаос, и наивно мечтаю зациклить эту идиллию, чтобы она длилась вечно.

Нельзя.

— Не думай, что это что-то изменит между нами.

— Конечно, Лиль. Сегодня ты выспишься, а завтра проснешься полная сил и с завидным рвением начнешь снова от меня отгораживаться. Может, хватит?

Зацепив губами мою макушку, с хриплым смешком роняет Игнат и великодушно распахивает объятья, позволяя мне из них вывалиться и рвано натужно дышать, восстанавливая циркуляцию кислорода в организме.

Закладывает большие пальцы за пояс низко сидящих джинсов и гипнотизирует опасно темнеющим взглядом. На атомы разбирает, читает, как изученную от корки до корки книгу, и подается вперед, шепча кидающее в волнующий ужас.

— Беги, Лиля. Беги.

И я бегу, с трудом различая очертания окружающих предметов, как будто за мной гонится разъяренный зверь. Заскакиваю в пустую ванную и запираюсь, долго остужая пылающие щеки ледяной водой. Сама себя не узнаю, но, кажется, только сейчас освобождаюсь от налепленных ярлыков, навязанных стереотипов и части прочно укоренившихся комплексов.

Пристально всматриваясь в свое растрепанное дикое отражение в запотевшем стекле, я ловлю за хвост ускользавшую так долго истину. Я хочу жить так, как мне заблагорассудится. Не по чьей-то указке, не из благодарности или зудящего под кожей чувства долга, а так, как решат мои любимые Мадагаскарские тараканы, танцующие джигу-дрыгу в моей воспаленной башке.

Пусть даже ради этого и придется инициировать неприятный разговор с Сергеем, найти храбрость рассказать дочери правду и как-то смириться с тем, что Марина Борисовна — мать Игната и вряд ли когда-то исчезнет с нашего с ним горизонта. Пускай.

За пару минут совершив путешествие на не покорявшийся ранее духовный Эверест, я выхожу в коридор другим человеком. Спокойно вытаскиваю из шкафа пахнущее лимонным кондиционером постельное белье, твердо чеканю шаг и так же уверенно переступаю через порог зала, чтобы в кромешной тишине постелить Крестовскому на диване, как и обещала.

Только вот сразу удрать не удается. Гибкие пальцы, словно плющ, обвиваются вокруг моего запястья и резко дергают, вынуждая упасть Кресту на колени и уткнуться носом в его шею.

— Я больше не тот сопливый пацан, Лиль. Доверься, я не подведу.

Прижав меня крепче, выцеживает Игнат, а меня топит в ощущении дежавю.

Около пяти лет назад

Разноцветные пятна, розовые, фиолетовые, салатовые, разрезают темное пространство, подсвечивают заполненный людскими телами танцпол и мягкими бликами ложатся на щеки моих недавно обретенных подруг. Мы с коллегами по цеху, такими же простыми официантками, мечтающими пробиться наверх и стать кем-то большим, сегодня отмечаем Машкину помолвку в одном и сотен однообразных столичных клубов.

Поднимаем вверх бокалы, толкаем пафосные помпезные тосты и веселимся, словно в последний раз. Уставшие после череды утомительных смен, задолбавшиеся от излишнего внимания далеко не всегда понимающих слово «дистанция» клиентов и просто дорвавшиеся до кусочка яркой жизни, за который заплатил Машкин будущий муж. Подающий надежды аспирант из уважаемой интеллигентной семьи.

— Манюнь, а где, кстати, Янка?

Запоздало сообразив, что в нашей компании недостает хохотушки Филимоновой, я привлекаю внимание невесты, беспечно потянув ее за рукав светло-розовой блузки, и уже в следующую секунду отчаянно жалею о том, что спросила.

— С ухажером новым своим. Прикинь, променяла подруг на какого-то пацана. Да он же ее младше на целых девять лет, поматросит и бросит, дура тупая. По статистике такие браки чаще всего распадаются…

Громко хохотнув, Машка салютует бокалом и что-то еще увлеченно расписывает, а я медленно выползаю из-за стола и совсем ничего не слышу. Как будто это меня назвали последней идиоткой и ткнули в непозволительную разницу в возрасте, о которой ни на день не забывает Марина Борисовна и не упускает случая проехаться катком по этому обстоятельству.

Мрак…

— Я в туалет.

Нервно сглотнув, я коряво объясняю свой внезапный уход уставившимся на меня девчонкам, цепляю с темно-лилового диванчика клатч и опрометью скатываюсь по лестнице, прекрасно зная, что праздновать помолвку я точно не вернусь. Что угодно, лишь бы не терпеть этот нетрезвый бред и не отряхиваться от липких косых взглядов, что я не замечала еще вчера.

— Игнат, забери меня отсюда, пожалуйста.

Кое-как набрав номер Крестовского, я диктую ему адрес клуба и обессиленно приваливаюсь к фонарному столбу. Пытаюсь затолкать лавину накрывших меня сомнений обратно и с треском проваливаю битву, утирая катящиеся слезы тыльной стороной ладони.