Возможности маленького автомобиля обсуждались весьма широко, но заметно оскудевший вклад в банке и два года долгов лишили Смизерсов перспективы даже самого малюсенького из автомобильчиков. Полковник «от души считал, что было бы очень хорошо купить девочке эту штуку… ну, которую слушают», но Алвина настояла, что приличные люди свои дома антеннами не уродуют, а самый дешевый громкоговоритель стоил тогда сорок фунтов. Впрочем, Маккол несколько разрядил атмосферу в вопросе о машине, обещав иногда заезжать за Джорджи и брать ее с собой на вызовы. Покупку радиоприемника отложили на неопределенное время, зато полковник и кузен втихомолку заказали (в кредит) миниатюрный бильярд, о чем давно подумывали, — каждая здоровая духом и телом молодая девица должна уметь прилично играть на бильярде. Полковник кроме того вызвался научить Джорджи «читать топографические карты», а когда это предложение вызвало (со стороны Алвины) ледяной прием, напомнил, что еще есть безик. Тут запротестовал кузен: сейчас приличные люди играют только в бридж, и вообще он часто удивлялся, почему они не могут составить партию дома — посадив Джорджи четвертой. С чем полковник от души согласился: черт побери, девочке следует научиться бриджу — в армии все приличные офицеры большие его знатоки. На том и порешили. После чего Алвина сказала, что, конечно, устраивать настоящие приемы и званые обеды они из-за мотовства некоторых людей не могут, тем не менее чаще приглашать гостей на чай она постарается. Маккол назвал этот план превосходным и обещал непременно бывать у них.

Джорджи была растрогана такой заботливостью, но вскоре обнаружила, что участвует в развлечениях и играх, чтобы не огорчать стариков, доставляя удовольствие им, а не себе. Тридцать-сорок лет, разделявшие их, были слишком широкой пропастью, и никакие самые добрые намерения не могли перекинуть через нее мост. Джорджи впала в прострацию, которую несколько рассеивала инстинктивная и чисто физическая антипатия к Макколу, впрочем, не мешавшая ей кататься с ним в автомобиле, когда он за ней заезжал. Она пребывала в таком мрачном унынии, что даже миссис Исткорт не очень возражала против этих автомобильных прогулок. Более того: едва подметив, насколько Маккол неприятен Джорджи, миссис Исткорт тотчас подумала, что из них вышла бы прекрасная пара, и принялась самоотверженно работать в этом направлении.

Мистер Ригли, хотя, возможно, и не шел в сравнение с мистером Перфлитом в качестве Тонко Чувствующего Человека, без сомнения, был Человеком Чести. И самым уязвимым местом этой чести была его супруга. Согреши сам мистер Ригли — предположение вовсе не мыслимое — он, подобно наделенному божественным правом монарху, отвечал бы только перед Богом. Миссис же Ригли, кроме Бога, отвечала еще и перед мужем, — причем Бог и муж были почти двуедины. Утверждать, что мистер Ригли неукоснительно придерживался кальвинистских догм, было бы преувеличением: как мы убедились, он с готовностью предоставлял жене любую законную (лишь бы доходную) свободу. Но от длинной вереницы неведомых, хотя, конечно, благоухавших святостью предков — кальвинистов, мистер Ригли унаследовал бесценный дар всегда быть правым, знать по наитию (если не прямо через откровение), что установления Божеские и Человеческие всегда тождественны его личным интересам, а также убеждение, что незыблемая праведность дает ему власть поступить со своей грешной половиной, как ему заблагорассудится. Он сразу же занял несокрушимую позицию. Он был готов простить и забыть, если миссис Ригли незамедлительно вернется под его кров (естественно, прихватив с собой все добытое у фермера Ривза). И он даже не отказывался предоставить ей прежнюю полноту свободы вкупе — таковы были его доброта и терпимость — с разрешением и впредь время от времени привечать фермера Ривза при условии, что она останется под указанным кровом и будет вносить свою лепту в обеспечение мужа и детей земными благами.

Беседуя с преподобным Томасом Стирном, священнослужителем самых высоких принципов и сектантского уклона, мистер Ригли до некоторой степени прибегал к фигуре умолчания. Материальные интересы вообще упомянуты не были, зато мистер Ригли не скупился на краски, описывая горе и печаль, воцарившиеся в доме, покинутом женой и матерью. Когда же мистер Стирн мягко попенял ему за потакание цыганским подвигам миссис Ригли, он совсем изнемог от мук и изумления: да он же впервые о них слышит! Но, конечно, пастырь напраслины возводить не станет. И если только миссис Ригли изъявит согласие получить прощение, он ручается, что ничего подобного не повторится. Преподобный Стирн растворился в милосердии и обещал свою помощь. Однако его разговор с миссис Ригли протекал бурно и результатов не дал. Она не скупилась на не слишком лестные эпитеты, объяснила, что он, в частности, «евангельская вонючка», «паршивый сукин сын из подворотни» и «красноносый святоша», а также приписала ему множество других неапостолических свойств в выражениях, цитированию не поддающихся. Мистер Стирн перечитал «Чудовищное правление женщин» Джона Нокса и добрыми библейскими словами изобличил с кафедры как миссис Ригли, так и ее непотребного любовника (однако воздержавшись от упоминания имен). Мистер Ригли, прежде в подобных эксцессах не замечавшийся, усердно посещал молельню — дважды в воскресенье — и с такой наглядностью демонстрировал свое духовное преображение, что, казалось, уже вполне мог бы выступить с публичным оглашением поучительного списка своих былых грехов перед членами одной их тех сект, которые предпочитают проводить свои собрания на открытом воздухе. Но хотя мистер Ригли заручился сочувствием и моральной поддержкой тех, кто, как, например, миссис Исткорт, принадлежали к иным религиозным толкам, возвращения миссис Ригли под супружеский кров это ничуть не приблизило. Мистер Ригли все острее ощущал, насколько серой и безрадостной стала его жизнь, а впереди ему виделись лишь тяжкий нескончаемый труд и нищета.

Дела действительно шли из рук вон плохо. За младшими детьми, лишенными забот любящей матери, теперь приглядывала одна из старших сестер, которую призвала домой категорическая телеграмма, так что она лишилась лучшего места, какое только ей удалось получить за всю ее жизнь, — места младшей горничной. Строгие старшие горничные и кухарки успели вышколить ее, внушить ей уважение к чистоте и порядку, и теперь она к вящему раздражению своих близких принялась школить их. Прежде чем войти в собственный дом, мистер Ригли вынужден был снимать сапоги и оставлять их у порога задней двери; ему не разрешалось плевать даже в огонь; он не получал ни глотка виски, а после самого невинного посещения трактира не знал, куда деваться под градом язвящих поношений; лучшие куски получали дети, которые каждое утро аккуратно посылались в школу, хотя к немалому утешению мистера Ригли частенько сбегали по дороге, доказывая, что у него есть достойные наследники. Хуже того: на имя миссис Ригли продолжали поступать счета, и ее отчаявшийся муж вынужден был свыкнуться с мыслью, что неправедные судьи нашей страны возлагают ответственность за ее долги на него. Все выглядело настолько беспросветным, что он от безнадежности готов был, подобно Саулу, пасть на свою мотыгу или перерезать себе горло собственным садовым ножом.

Он чувствовал, что настала пора принять какие-то меры — и побыстрее. Его душераздирающие, пусть и неграмотные письма оставались без ответа, и вот однажды в субботу он прошел пешком восемь миль, чтобы увидеться с беглянкой. Однако двое детей, с которыми он вступил в переговоры, поведали ему, что мамка уехала в кино с «папкой» и прочими детьми, а их возьмут в кино на будущей неделе, и что едят они очень хорошо, и «папка» надарил им много всяких хороших игрушек — вот погляди!.. Когда мистеру Ригли открылась вся эта роскошь, в которой ему столь жестоко отказывали, его отцовское и супружеское сердце чуть не разорвалось от горя, но он вынужден был удалиться несолоно хлебавши. Неделю он раздумывал, а затем рано поутру вышел из дома, положив в один карман хлеб с сыром, а в другой — половинку увесистого кирпича.