— Питер, я во всём совершенно уверен.

— А ты подумал о получении лицензии?

— Я подал заявку.

— У тебя же нет диплома. Тебе придётся очень трудно на экзамене.

— Скорее всего.

— Что же ты будешь делать, если не получишь лицензии?

— Я её получу.

— Что ж, теперь будем встречаться в гильдии, если ты, конечно, не зазнаешься и не перестанешь меня узнавать. Ты ведь как-никак будешь полноправным членом, а я всего лишь в молодёжной секции.

— Я не буду вступать в гильдию.

— То есть как это — не будешь? Ты же теперь имеешь право вступить.

— Может быть.

— Тебя пригласят вступить.

— Скажи им, чтобы не тратили силы попусту.

— Что?!

— Знаешь, Питер, у нас с тобой был точно такой же разговор семь лет назад, когда ты пытался убедить меня вступить в твоё землячество в Стентоне. Так что не начинай снова.

— Ты не станешь вступать в гильдию, когда у тебя появилась такая возможность?

— Я не стану вступать ни во что, Питер. Никогда.

— Разве ты не понимаешь, насколько это полезно?

— Для чего?

— Для работы архитектора.

— Я не желаю, чтобы мне помогали быть архитектором.

— Ты сам себе всё усложняешь.

— Да.

— И знаешь, трудностей у тебя будет много.

— Знаю.

— Если ты откажешься от их предложения, то наживёшь в их лице много сильных врагов.

— В их лице я так или иначе наживу врагов.

В первую очередь Рорк поделился новостями с Генри Камероном. Подписав контракт с Остином Хэллером, он на следующий же день отправился в Нью-Джерси. Шёл дождь. Рорк застал Камерона в саду. Тот медленно передвигался по мокрым дорожкам, тяжело опираясь на палку. За прошедшую зиму Камерон немного поправился и мог гулять по нескольку часов в день. Ходил он с трудом, согнувшись в три погибели. Он смотрел себе под ноги, на первую траву, пробивающуюся из земли. Время от времени он отрывал палку от земли, поустойчивее опирался на ноги, кончиком палки дотрагивался до зелёного бутона и смотрел, как с него, искрясь в сумеречном свете, стекает капелька росы. Увидев поднимающегося по холму Рорка, он нахмурился. В последний раз он виделся с Рорком всего неделю назад, а поскольку эти визиты так много значили для них обоих, ни один не хотел, чтобы они были слишком частыми.

— Ну? — ворчливо спросил Камерон. — Теперь чего тебе здесь надо?

— Надо кое-что вам сказать.

— С этим можно и подождать.

— Не думаю.

— Итак?

— Я открываю собственное бюро. Только что подписал контракт на первый дом.

Камерон крутил палку, вжав наконечник в землю. Ручка, за которую он держался обеими ладонями, положив их одну на другую, описывала широкие круги в воздухе. Он медленно кивал головой в такт движению, закрыв глаза. Потом посмотрел на Рорка и сказал:

— Так, только не хвастай по этому поводу. — И добавил: — Помоги мне присесть.

Камерон впервые произнёс эту фразу. И его сестра, и Рорк давно уже знали, что в присутствии Камерона совершенно недопустимо выказывать намерение помочь ему передвигаться.

Рорк взял его за локоть и подвёл к скамейке. Не отводя взгляда от заходящего солнца, Камерон хрипло спросил:

— Какой дом? Для кого? За сколько?

Он молча выслушал рассказ Рорка, а потом долго рассматривал рисунок на потрескавшемся картоне, где поверх акварели были нанесены карандашные линии. Он задал много вопросов о камне, стали, дорогах, подрядчиках, расходах. От поздравлений и комментариев он воздержался.

Только когда Рорк уходил, Камерон внезапно сказал:

— Говард, когда откроешь своё бюро, сделай несколько снимков и покажи их мне.

Потом он покачал головой, с виноватым видом отвернулся и выругался.

— Впадаю в маразм. Не надо никаких снимков.

Рорк промолчал.

Три дня спустя он вернулся.

— Ты начинаешь мне надоедать, — сказал Камерон.

Рорк, не говоря ни слова, протянул ему конверт. Камерон посмотрел на снимки: на широкую пустую комнату, на большое окно, на входную дверь. Отложив остальные, он долго смотрел на фотографию входной двери.

— Так, — сказал он. — Дожил я всё-таки до этого дня. — Он положил снимок. — Не совсем то, — добавил он. — Не так я этого хотел, но всё же… Похоже на тени, которые, по словам некоторых, мы будем видеть на том свете. Возможно, именно так мне и предстоит увидеть всё последующее. Учусь. — Он снова взял снимок. — Говард, — сказал он, — ты посмотри.

Они оба посмотрели на снимок.

— Слов совсем мало. Только «Говард Рорк. Архитектор». Но это как тот девиз, который когда-то вырезали над воротами замка и за который отдавали жизнь. Это как вызов перед лицом чего-то столь огромного и тёмного, что вся боль на свете — а знаешь ли ты, сколько страданий в мире? — вся боль исходит оттуда, от этого тёмного Нечто, с которым ты обречён сражаться. Я не знаю, что это такое, не знаю, почему оно выступит против тебя. Знаю только, что так будет. И ещё я знаю, что если ты пронесёшь свой девиз до конца, то это и будет победа. Победа не только для тебя, Говард, но и для чего-то, что обязано победить, чего-то, благодаря чему движется мир, хотя оно и обречено оставаться непризнанным и неузнанным. И так будут отомщены все те, кто пал до тебя, кто страдал так же, как предстоит страдать тебе. Да благословит тебя Бог — или кто там есть ещё, кто один в состоянии увидеть лучшее, высочайшее, на что способны человеческие сердца. Говард, ты встал на путь, который ведёт в ад.

Рорк поднялся по тропинке на вершину утёса, где в синее небо поднимался стальной каркас дома Хэллера. Каркас был уже возведён и забетонирован. Большие площадки террас нависали над серебряным покрывалом воды, колышущейся далеко внизу. Сантехники и электрики начали прокладывать коммуникации.

Он посмотрел на квадратики неба, разграниченные стройными линиями балочных ферм и колонн, на пустую кубатуру пространства, которую он вырвал прямо из неба. Руки его непроизвольно двигались, заполняя пространство ещё не возведёнными стенами, обхватывая будущие комнаты. Из-под его ноги вырвался камень и, подпрыгивая, полетел вниз по холму. Звуки падения разбежались в солнечном ясном летнем воздухе.

Он стоял на вершине, широко расставив ноги, расправив плечи. Он смотрел на шляпки стальных заклёпок, мелкие блёстки в отёсанных глыбах камня, паутину свежих жёлтых лесов.

Затем он увидел крупную, рослую фигуру, обмотанную проводами, бульдожье лицо, расплывающееся в широкой ухмылке, и небесно-голубые глаза, в которых светилось неистовое торжество.