К сожалению, те индивидуумы, которые склонны игнорировать личные нужды и недомогания и продолжать двигаться к вершине, часто проявляют также склонность пренебрегать признаками надвигающейся опасности. Эта проблема составляет суть вопроса, который встает в конечном счете перед каждым альпинистом на Эвересте: для того чтобы добиться успеха, ты должен быть чрезвычайно устремленным к цели, но если ты слишком устремлен, то имеешь вероятность погибнуть. Кроме того, выше 7900 метров грань между соответствующим усердием и безрассудной вершинной лихорадкой становится исчезающе тонкой. Поэтому склоны Эвереста и усеяны трупами.

Таск, Хатчисон, Кейсишк и Фишбек уплатили каждый ни много ни мало по 70 тысяч долларов и выдержали несколько недель сильнейших страданий, чтобы получить в награду снимок на вершине. Все они были амбициозными людьми, не привыкшими к потерям, и еще меньше — к отступлению. И все же, столкнувшись с необходимостью принять тяжелое решение, они оказались среди тех немногих, кто сделал в тот день правильный выбор.

Выше скалистого уступа, у которого Джон, Стюарт и Лу повернули обратно, провешенные перила закончились. С этого места маршрут пролегал круто вверх по спрессованному ветром снежному покрову, который достигал Южной вершины, куда я и прибыл в 11:00, чтобы обнаружить там второй, еще худший затор. Немного выше, на расстоянии брошенного камня, находился вертикальный разлом ступени Хиллари, а сразу за ней и сама вершина. Онемев от благоговения и усталости, я сделал несколько снимков, потом сел с проводниками Энди Харрисом, Нилом Бейдлманом и Анатолием Букреевым ожидать, пока шерпы закрепят веревку вдоль эффектно нависавшего карниза на гребне, ведущем к вершине.

Я обратил внимание, что Букреев, так же как и Лопсанг, не пользовался кислородом. Несмотря на то что русский ранее дважды поднимался на Эверест без кислорода, а Лопсанг трижды, для меня было неожиданностью, что Фишер позволил им сопровождать клиентов к вершине без кислорода, что, как мне казалось, было не в интересах клиентов. И еще меня удивило, что у Букреева нет рюкзака, — обычно проводник нес рюкзак с веревками, аптечкой первой помощи, снаряжением для спасательных работ в ледниковых трещинах, дополнительную одежду и другие предметы, необходимые для оказания помощи клиентам в случае непредвиденных событий. Никогда раньше, до Букреева, ни на одной горе я не видел проводника, игнорирующего эти соглашения.

Оказалось, что он ушел из четвертого лагеря и с рюкзаком, и с кислородным баллоном; позже Букреев рассказал мне, что хоть он и не собирался использовать кислород, но хотел иметь с собой баллон на случай, если «не хватит сил» и ближе к вершине ему понадобится кислород. Однако, дойдя до Балкона, он оставил там свой рюкзак, а канистру с кислородом, маску и регулятор дал нести Бейдлману. Из-за того, что Букреев не пользовался кислородной поддержкой, он, очевидно, решил избавиться от груза, оставив при себе самое необходимое, чтобы максимально облегчить подъем в ужасающе разреженном воздухе.

Легкий ветерок со скоростью 20 узлов в час обдувал гребень, унося струйки перистых облаков далеко за стену Кангчунг, но над головой небо сверкало голубизной. Находясь на солнце, на высоте 8748 метров, одетый под курткой в толстое нижнее белье, одурев от кислородного голодания и совершенно потеряв чувство времени, я пристально вглядывался в перспективу, открывшуюся по ту сторону крыши мира. Никто из нас не обратил особого внимания на тот факт, что Энг Дордж и Нгаванг Норбу (другой шерп из команды Холла), сидящие позади нас, пили чай из термоса и, казалось, не спешили идти выше. В конце концов, около 11:40 утра, Бейдлман спросил: «Эй, Энг Дордж, ты собираешься закреплять веревки или нет?» Энг Дордж ответил коротко и недвусмысленно: «Нет». Возможно, он ответил так потому, что ни одного из шерпов Фишера не было здесь, чтобы разделить эту работу.

Тревога в толпе, собравшейся наверху у Южной вершины, возрастала, и тогда Бейдлман обратился к Харрису и Букрееву с предложением взяться самим за провешивание веревок; услышав это, я быстро вызвался помочь им. Бейдлман вытащил 45-метровую бухту веревки из своего рюкзака, я забрал другую бухту у Энга Дорджа, и вместе с Букреевым и Харрисом мы принялись в полдень закреплять веревки на гребне, ведущем к вершине. Но к тому времени было потеряно уже два часа времени.

Пользоваться баллонным кислородом не значит чувствовать себя на вершине Эвереста как на уровне моря. При подъеме от Южной вершины, с регулятором, настроенным на поставку чуть меньше двух литров кислорода в минуту, я должен был останавливаться после очередного тяжелого шага и вдыхать полные легкие воздуха три или четыре раза подряд. Потом я делал еще один шаг и снова был вынужден остановиться, чтобы сделать четыре тяжелых вдоха, — и это была наибольшая скорость, с которой я мог продвигаться. Поскольку кислородная система, которой мы пользовались, поставляла скудную смесь сжатого кислорода и окружающего воздуха, то, пользуясь кислородом на высоте 8840 метров ты чувствовал себя приблизительно так, как на высоте 7900 метров без кислорода. Но баллонный кислород даровал нам другое преимущество, которое не так просто выразить в количественном измерении.

Поднимаясь по кромке хребта, ведущего к вершине, заглатывая кислород в свои истерзанные легкие, я наслаждался странным, непозволительным чувством спокойствия. Мир за пределами моей резиновой маски был изумительно ярким, но казался совершенно нереальным, как будто кино прокручивалось в медленном темпе перед моими защитными очками. Я чувствовал себя словно в наркотическом опьянении, разобщенным с окружающим миром, совершенно изолированным от внешних раздражителей. Я должен был напоминать себе снова и снова, что по другую сторону гребня было больше 2000 метров пропасти, что ставки здесь были очень высоки, что я могу поплатиться жизнью за единственный неверный шаг.

Через полчаса подъема от Южной вершины я прибыл к подножию ступени Хиллари. Это был самый знаменитый участок на всем маршруте восхождения, с двенадцатиметровой, почти вертикальной скалой, и устрашающим на вид ледником, но, как ни странно, мне очень сильно хотелось ухватиться за внушающую опасения веревку и быть первым на этой ступени. Однако было совершенно ясно, что Букреев, Бейдлман и Харрис чувствуют то же самое, и с моей стороны было бы заблуждением, порожденным кислородным голоданием, считать, что кто-нибудь из них собирается позволить клиенту заграбастать такое завидное первенство.

В итоге, честь подниматься первым на этом участке досталась Букрееву, как старшему проводнику и единственному среди нас, уже побывавшему ранее на Эвересте; он уверенно проделал эту работу с Бейдлманом, травящим ему веревку. Но процесс это был медленный, и пока Букреев старательно взбирался к гребню ступени, я нервно посматривал на свои часы и раздумывал, смогу ли я идти без кислорода. Моя первая канистра закончилась на Балконе, по прошествии приблизительно семи часов, в 7:00 утра. Исходя из этого я рассчитал, находясь на Южной вершине, что моя вторая канистра закончится около 14:00, и я глупо предположил, что этого времени будет предостаточно, чтобы подняться на вершину Эвереста и вернуться назад к Южной вершине, где я мог взять мой третий кислородный баллон. Но сейчас уже было больше 13:00, и меня начали одолевать серьезные сомнения.