Костер, взбодрясь, будто расправив крылья после дневной дремоты, жадно пожирал кондовые бревна.

Мальчики долго в молчании глядели на огонь. Собаки тоже посматривали на пламя из-под полуприкрытых век. И, наверное, старики, лежавшие в шалаше, тоже видели в створе полыханье костра.

Потом Вадим спросил еще тише:

— Вань, а не знаешь, почему они так сильно ненавидят друг друга? Твой дедушка не рассказывал?..

Ване захотелось ответить: многое, мол, рассказывал! — но он сдержался, пронзенный мыслью об оборотной стороне дела. Ведь если Вадим сейчас узнает правду о своем деде — что тогда станется с парнем? И в чем виноват сам Вадим, чтобы такими откровениями крушить его сердце? И он ответил уклончиво:

— Да многого-то мне дедушка тоже не сказывал… Только о том, что Бисинов род зажиточней других был, богатеи. Но это очень давно, в незапамятные времена… Дом был у них огромный, мельница, кожевенная мастерская…

Вадим ждал продолжения рассказа, но Ваня умолк.

— Ну, если только из-за этого — из-за былых передряг, — заговорил Вадим с некоторым облегчением. — Таких историй было сколько угодно в те, как ты верно сказал, незапамятные времена…

— А больше я ничего не знаю. Надо самих расспросить получше.

Но оба мальчика так вымотались за день, что глаза их закрывались сами собой. Решили дежурить по очереди: Ваня предложил Вадиму спать первым, а я, дескать, отстою свою вахту, потом разбужу тебя. Тот не стал спорить, свернулся в клубок у входа в шалаш, возле ног деда, положил голову на выпирающий корень сосны и мгновенно заснул.

А Ваня не смел ни придвинуться ближе к огню, ни сесть поудобней, потому что знал: если расслабится хоть на минуту, тотчас уснет. Отхлебнул горячего чаю, взял в руки ружье и начал, как часовой на посту, медленно ходить вокруг костра, чутко прислушиваясь.

Взгляд его упал на лицо спящего Вадима, на его густые черные брови, и снова мелькнула мысль: «Каково ему будет, когда узнает правду про своего деда?» Сердцем почуял, что ему самому — ох, не хотелось бы оказаться на месте Вадима. То ли дело его дедушка, Солдат Иван — человек добрый и чистый, из-за которого Ване не надо терзаться душой.

Внезапно в лесу что-то сверкнуло: бледно-синий свет на мгновенье замер над деревьями и как бы захлебнулся, погас. Снова наступила тьма — ни зги не видно. От неожиданности по Ваниному телу пробежала дрожь. Все прежние думы рассеялись, будто их и не было.

«Что же это такое? — гадал Ваня. — Уж не померещилось ли мне? Не сон ли?» Но вот опять вдруг вспыхнуло — лес озарился дрожаще мерцающим, как при электросварке, светом.

И тогда из шалаша донесся голос деда:

— Эки сполохи опять!..

Ваня облегченно вздохнул, подошел к шалашу:

— Что, дедушка?

— Лег бы ты спать, Ванюша.

— Мы с Вадимом договорились дежурить по очереди, — ответил Ваня.

— Ну, коли так…

В непроглядном мраке, во всю ширину леса, засверкало еще сильнее и гуще, словно бы кто-то пытался поджечь чащу, однако тщетно: полыхнет да погаснет, замрет, сияя над вершинами, и снова тьма. И что ужасает больше всего — при этом не слышно ни звука. Кругом — тишина.

Ваня, конечно, понимал, что это зарницы: где-то сверкали молнии, гремел гром, но из-за дальнего расстояния грохот сюда не докатывался, а долетали только эти вспышки, и — в ночь-полночь мертвенный огонь высвечивал лесную чащобу.

После полуночи сон начал одолевать Ваню. Он засыпал стоя и начал валиться с ног, как подрубленная тростина. Пришлось будить Вадима — настал его черед дежурить. Хотя тот и сладко посапывал в глубоком сне, но голову поднял быстро: видимо, ночуя в лесу у костра, он уже приучился не тянуться, как в домашней постели.

— Ну, не явился медведь? — то ли в шутку, то ли всерьез спросил он Ваню, протирая глаза.

— Пока не было.

— Давай ложись. Если сунется — я его жаканом шарахну.

Ваня привалился к деду. Тот не спал: погладил внука, но Ваня даже на слова благодарности в ответ не был способен; мгновенно отключился, будто провалился куда-то, погрузился в покой и тепло.

Вадим подгреб угли, подбросил еще дров, согрелся. Сонливость пропала совсем, после доброго сна он чувствовал себя бодро, силы вернулись к нему, и ему даже немного хотелось, чтобы медведь и впрямь дал знать о себе в это его дежурство. Лосиное мясо вон рядом, на виду, коптится и вялится, испуская вкусный дух. Михал Иванович не может не почуять такого лакомства. Чего бы ему еще раз не наведаться?.. А пускай бы и пришел да потянулся к перекладине, на которой висело мясо, встав на задние лапы, — тогда бы Вадим и всадил ему жакан в грудь либо под лопатку. А то до сих пор на его счету одни только глухари да рябчики, всякие белки-зайцы. Надо же когда-нибудь щелкнуть и настоящего крупного зверя! Дед вон рассказывает, столько медведей добыл на своем веку…

А потом, возвратившись из тайги, он расстелил бы лохматую медвежью шкуру на полу своей комнаты. Пришли бы друзья да девчонки и ахнули: откуда у тебя эта клевая шкура? А он ответил бы равнодушно, как ни в чем не бывало: а, да вот подвернулся в лесу медведь, я и уложил его…

К тому же, если он в одиночку убьет медведя, тогда, может быть, вот эти чужие люди — Солдат Иван и Ваня — подобреют к ним, иначе, другими глазами посмотрят на них с дедом Бисином. А то ведь неизвестно еще, чем все кончится… Ваня этот вроде бы знает больше, чем говорит, скрытничает.

Вадим подошел к шалашу, наклонился, опершись одной рукой о сосновую подпорку, заглянул, спросил шепотом:

— Дед, спишь?

— Не спится мне… — шепотом же ответил тот. — Думы тяжкие одолевают.

Вадим опустился возле него на корточки, и еще тише — на ухо — сказал:

— Что же теперь с нами будет?

— Не знаю, не знаю…

— Тебе могут предъявить обвинение?

— Коли не помру. Коли жив останусь, могут и статью пришить, и опозорить. Уж лучше бы мне околеть…

— Ты что! — испугался внук. — Как же я без тебя?

— Эх, дорогой ты мой, родная кровь… — вздохнул Бисин.

Вадим в испуге и бессильном отчаянье выбрался наружу и зашагал вокруг костра, сжимая свое ружье. Теперь он уже не думал о медведе. Ему хотелось — ах, как хотелось! — расспросить подробней деда о том, почему же они стрелялись с этим другим стариком, как на смертельной дуэли, из-за чего