Началась перекличка. Я услышал свой номер, хрипло выкрикнул «Здесь!» и поразился тому, как же изменился мой голос всего за одну ночь.

После переклички был завтрак, состоящий из одной-единственной кружки эрзац-кофе. Потом конвой погнал заключенных на работу. Наше передвижение сопровождалось громкими немецкими маршами, звучавшими из репродукторов, закрепленных на четырех столбах, торчавших по углам лагеря.

В этот промозглый ноябрьский день меня и всех заключенных из третьего барака повели на песчаный карьер. Мы работали до четырех, нам потом привезли обед в армейских термосах. Мы выстроились в ряды и получили миски. Люди по очереди подходили к котлам. Раздатчик, относительно крепкий сутулый мужик с бегающими глазками и переломанным носом, наливал каждому долгожданную баланду большим алюминиевым черпаком. Суп, который привезли сегодня, был сварен из картофельных очисток и брюквы. В дополнение к нему мы получили подплесневевшие галеты, которые съели в первую очередь, чтобы они не размокли от дождя.

За раздачей следил сухощавый мужчина с вытянутом лицом. Одет он был в фуфайку, заштопанную в нескольких местах, но вполне еще сносную, и армейские брюки галифе. Этот роскошный наряд совсем не походил на то рванье, в котором ходили прочие узники. В отличие от прочих заключенных, его голова не была обрита.

Патрушев незаметно кивнул в сторону надзирателя и шепнул мне на ухо:

– Это Глебка Сухарь. Никогда не смотри ему в глаза, он этого не выносит.

– Не выносит, но почему?

– А кто ж его знает? Любит он, чтобы люди, стоявшие перед ним, голову опускали.

– Он кто же, полицай?

– Капо, то есть привилегированный заключенный, добровольно согласившийся сотрудничать с немцами. Он сам и другие такие же хуже фашистов! Видишь у него в руке металлический прут? Если не хочешь, чтобы он по твоей спине прогулялся, то всегда опускай перед ним голову. Хуже этих капо только эстонские конвоиры. Даже звери так не лютуют.

– А почему он Сухарь?

– Потому что фамилия у него Сухоруков. Прозвище это он еще до войны носил. Глебка наш из блатных. Он как в лагерь угодил, сразу выслуживаться стал, сволочь. Его немцы тут же приметили и властью наделили. Вот он теперь и злобствует, чтобы их доверие оправдать. – Патрушев увидел, что надзиратель смотрит в нашу сторону, немедленно опустил голову и замолчал.

Не знаю, понял ли Сухарь, что наш разговор шел о нем, или нет, но он ничего нам не сделал. Возможно, потому, что в этот самый момент один из заключенных, плюгавенький коротышка с бледным лицом, подойдя к термосу с супом, оступился и зацепил своей миской черпак. Варево выплеснулось из него. Надзиратель бросился вперед и ударил кулаком в лицо раздатчика, пролившего суп. Тот отступил, его губы обагрились кровью.

– Простите! Это я виноват, – тоненько проверещал коротышка.

Это было все, что в тот момент он успел сказать.

Надзиратель по прозвищу Сухарь металлическим прутом врезал ему по рукам, потом изо всей силы пнул бедолагу сапогом в пах. Коротышка захрипел от боли и упал в грязь. Сухарь, громко матюгаясь, еще несколько раз ударил свою жертву прутом по спине и голове. Коротышка корчился от боли, на его глазах выступили слезы.

Обратно в барак его несли на руках. В тот день бедняга выжил, однако спустя месяц расстался с жизнью в душегубке».

Зверев отложил в сторону писанину Савельева, покачал головой и сказал:

– Неужели этой мрази только десятку впаяли за все его подвиги?

– На суде он активно сотрудничал со следствием. Сдавал своих без малейшего стеснения. К тому же он и десятку не отсидел. Открытая форма туберкулеза. Умер в тюремном изоляторе через год после суда.

– Собаке – собачья смерть! – подытожил Зверев, закрыл папку, взвесил ее в руке. – Тут у тебя, Юра, целый роман. Оставишь почитать?

– Пользуйся, – сказал Ткаченко, поднялся, надел фуражку и вышел из кабинета.

Деяния изменника Родины Сухорукова Зверев изучал до глубокой ночи. Когда перевернул последнюю страницу, он не пошел домой, а снова уснул на работе, только уже не в кабинете Корнева, а на старенькой софе, стоявшей в оперативном отделе.

Проснувшись, Павел Васильевич увидел Костина, который бесцеремонно устроился за его столом и что-то листал.

– И тебе доброго утра! Чего это ты на моем месте делаешь? – сказал капитан.

– Не бухти, Василич! Я так понимаю, ребята из МГБ нас посетили и некие сведения подкинули. Как я мог устоять? А вот будить тебя, заметь, не стал. Пока ты тут храпел на манер паровоза, я уже все досье на этого Сухорукова изучил и кое-что нашел! – с довольным лицом заявил Костин.

– Гляньте-ка на него! Я до поздней ночи сидел и ничего путного не заметил, а он нашел!

– Нашел! – подтвердил этот факт Костин. – Ты, помнится, говорил, что наш Молдаванин в Саранске срок отбывал?

– Говорил и что с того?

– Ну, ты даешь, Павел Васильевич! – Костин принялся вышагивать по кабинету, энергично размахивая руками. – Тебе, похоже, Фима Лафет и впрямь основательно мозги тряхнул, раз ты два и два сложить не смог!

– Ты за язычком-то следи! – Щека Зверева дернулась. – Думай иной раз, что говоришь!

– Да, ладно тебе, Василич, я ж не со зла! Будет тебе обижаться.

– Девочки обижаются! Говори, что ты там такое в деле Сухорукова увидел!

– Помнишь, ты говорил, что банда на сберкассе прогорела?

– Ну да. Но только не вся банда. Ваню Молдаванина подстрелили, а остальная троица с денежками скрыться успела.

– А теперь смотри, Павел Васильевич, в личном деле Сухорукова сказано, что его приговорили к десяти годам за измену Родине и сидел он в мордовской тюрьме. А Саранск у нас где? В Мордовии!

– Ты меня географии не учи! Я без тебя это знаю.

– Вот и хорошо, что знаешь! А тебе не приходила в голову мысль о том, что эти ребята могли встретиться в месте отсидки и этот факт повлиял на дальнейшее развитие событий?

Зверев потер небритый подбородок, потянулся и спросил:

– У тебя пожрать что-нибудь есть?

Веня встал, подошел к своему столу и достал из верхнего ящика пачку печенья.

– Вот все, что могу предложить.

Зверев взял пачку, принялся жевать и пробурчал:

– Чайник поставь.

Пока старший лейтенант бегал за водой и ставил на плитку чайник, капитан умял полпачки печенья и подошел к Вениному столу. На нем лежал распечатанный конверт.

– А это что?

Веня, насыпая в заварник чай, пояснил:

– Когда понял, что наши бандюганы могли встретиться, я вспомнил, что ты накануне готовил запрос по Ротарю. Я тут же сгонял в канцелярию и поинтересовался, не пришел ли ответ. Оказалось, пришел! Вот оно, личное дело заключенного Ивана Ивановича Ротаря!