которые сосредоточены на любовных треугольниках между Ланселотом, Гвиневрой и королем Артуром или же между Тристаном, Изольдой и королем Марком. В этих историях, которые, скорее всего, были созданы на севере Франции или в Британии, описан тот же тип адюльтера (супруга властителя, вовлеченная в отношения с подчиненным ее мужу мужчиной), что и в любовной поэзии. Не все тексты на тему «куртуазной любви» были связаны с изменой: например, история Эрека и Эниды, изложенная по-французски Кретьеном де Труа, а по-немецки – Гартманом фон Ауэ, описывает любовь между мужчиной и женщиной, которая оканчивается браком, пусть и не всегда абсолютно счастливым.

Каковы бы ни были истоки любовной поэзии, адюльтер не принимали в обществе – даже на юге Франции. Так, в сборнике правовых обычаев XIII века из Ажена в Аквитании – области, где зародилась любовная поэзия на тему адюльтера, – изображены суровые наказания прелюбодеев: мужчину и женщину прогоняют по улицам голыми, связанными друг с другом за гениталии. [142] Подобные «наказания стыдом» были распространены по всей Европе и применялись в качестве меры наказания за различные преступления; здесь примечательно то, что за прелюбодеяние наказывали муниципальные власти, а не только церковь.

Однако точно так же, как для голливудских звезд было социально приемлемым заводить романы и разводиться задолго до того, как это стало возможным для других американцев без последствий в виде социального порицания, возможно, простые люди были готовы принять, что обычаи аристократов были иными. Однако даже среди них измена не могла быть нормой. Более того, хотя любовная позиция дает женщине властный статус – мужчина умоляет ее о любви, – она скорее ставит ее на пьедестал и объективирует, нежели дает ей реальную власть в отношениях. Как демонстрируют дела «суда любви», по канонам жанра считалось обязанностью женщины даровать свое расположение, если мужчина был достойным:

Женщина имела право выбора только при абсолютном равенстве кандидатов; в противном случае, в соответствии с решениями суда любви в изложении Андрея Капеллана, любовь была обязанностью женщины – даже если такая любовь приводила к прелюбодеянию, как мы видим из другого судебного дела.

Эти «решения» вряд ли были реальными советами средневековым женщинам о том, как им следовало вести себя в делах любовных. Если такие суды в самом деле существовали, это была игра, разбирающая воображаемые случаи. Тем не менее эта игра была достаточно важной, чтобы повлиять на любовную литературу на три века вперед, где прославлялась любовь между прелюбодеями.

Прославление любви – независимо от того, связана ли она с изменой или нет, – не обязательно идет на пользу женщинам. Хотя писания отцов-пустынников (Глава 2), где женщины обвиняются в искушении и грехах мужчин, представляют собой высшее проявление мизогинии, это не значит, что неаскетическая любовная поэзия не может быть женоненавистнической. Женщина в ней изображена жестокой или опасной, даже когда она является объектом вожделения. Восхваляя женскую красоту, поэзия совершенно не обязательно проявляет уважение к ней как личности в современном понимании, а также, как мы видим в некоторых образцах еврейской любовной поэзии, может подчеркивать, что красота обманчива:

Елей в ее лике и на ее устах —Смерть под ее одеждами и в ее очах.[143]

Идеал женственности – точно такой же стереотип, как и греховность женщин. Если женщина одновременно и греховна (то есть прелюбодейка), и прекрасна, то описывающий такой идеал жанр никак не может служить интересам женщин. Исследователям, которые превозносят средневековые идеалы любви, стоит не забывать о природе этой любви и о том, что она выражает чувства мужчин намного больше, чем чувства женщин.

История, обрамляющая наиболее известное литературное произведение арабского Средневековья – «Тысяча и одна ночь», – также разрабатывает тему женской измены. Этот сборник существует в разных версиях начиная с IX века, хотя до нас дошли копии Позднего Средневековья. Один царь, которому изменила жена, наносит визит брату и видит его жену и служанок в саду, где они занимаются сексом с африканскими рабами. Здесь мы уже наблюдаем миф о сексуальной мощи африканцев, широко распространенный в эпоху рабовладения. Тогда братья отправляются на поиск мужчины, чьи беды еще горше, и встречаются с женщиной, которую джинн заточил в сундуке и которая тем не менее умудрилась изменить ему с сотней разных мужчин. Для царя это уже чересчур: он отчаивается найти в этом мире верную женщину и решает каждый день жениться на новой, а утром после брачной ночи убивать ее, чтобы она не успела изменить ему. Все это продолжалось до тех пор, пока дочь визиря Шахерезада не вызвалась выйти замуж за царя и не начала рассказывать столь захватывающие сказки, что каждое утро он решал сохранить ей жизнь еще на день, чтобы узнать, чем все кончилось. Основной текст «Тысячи и одной ночи» составляют сказки, часть из которых связана с сексуальными эскападами и повествует, например, о ревнивых мужьях, чья ревность была напрасной. Но все эти истории обрамлены мотивом сексуальной ненасытности женщин и неизбежности измены.

Что касается французских фаблио XII–XIII веков, иногда сложно сказать, должна была аудитория сопереживать неверной жене или нет. В одной истории, «Горожанка из Орлеана», друзья и родственники избивают ревнивого мужа, и он им благодарен. Он уговаривает свою племянницу проследить за его женой, и она говорит ему, что его жена собирается ночью принять у себя студента, когда муж будет в отъезде. Муж притворяется, что уехал, но возвращается переодетым. Жена узнает его и делает вид, как будто она приняла его за молодого человека, которого она ожидала; она говорит ему, чтобы он спрятался на чердаке, пока все домашние не заснут. Затем она говорит родственникам мужа и слугам, что ей докучает мольбами о любви какой-то студент и что она заперла его на чердаке. Они избивают человека, которого они считают студентом – хотя на самом деле это ее муж, – и бросают его в навозную кучу. Остаток ночи она проводит с настоящим студентом. Когда на следующий день муж возвращается домой, его племянник говорит, что его жена велела им избить ее потенциального любовника. Он доволен тем, как она уладила вопрос, и больше никогда не ревновал, хотя его жена втайне продолжала видеться с любовником. Возможно, средневековая аудитория не была на стороне жены, но она совершенно точно не посочувствовала бы ее супругу, который получил по заслугам за свою ревность.

С большой вероятностью симпатии аудитории были на стороне женщины в той ситуации, когда молодая женщина вышла замуж за старика – как в фаблио или же как в любовных треугольниках артурианы. Такие истории могут выражать идею о том, что старики не должны монополизировать молодых (и прекрасных) женщин, но здесь слышно и эхо