Этот героический ответ был сигналом к новым опустошениям. Видя с верха стен убийства и пожары в окрестностях, мавры подумали, что Господь наказывает их за возмущение против эмира, их законного начальника. Все вражды стихли перед общей опасностью, все взоры устремились к Эль-Гамре и имя Мухаммеда-Абдаллы было провозглашено при всеобщих кликах надежды и радости. Едва веря возвращению своего счастья, эмир принял начальство над племенами, вышел из Гранады и разогнал христианские толпы, которые дурно охраняли себя и с неистовым беспорядком предавались грабежу. К несчастью, эти успехи были непродолжительны: гранадские мавры были единственными защитниками целой страны, и ужас, распространяемый христианским войском, был так велик, что арабы долины не осмеливались взяться за оружие и действовать заодно с эмиром. Подкуп пришел еще на помощь политике Фердинанда: он покупал измены и предательство ценой золота, и голодные поселяне, утомленные ужасами войны, предпочитали иго победителя своему истреблению. Абдалла, лишась бодрости, возвратился в город, чтобы умереть на престоле своих предков.

Тогда испанцы расположились в веге и, чтобы убедить гранадцев в решимости своей не отступать прежде сдачи города, король приказал построить для армии город, который до сих пор носит название Санта-Фе. Мавры, свидетели этого предприятия, исполнению которого не могли помешать, предчувствовали, что скоро ужасы голода истощат последние проблески их мужества. Истребление посевов, перехвачивание подвозов, занятие дорог делали эту блокаду ужасной. Наконец, чтобы ничего не недоставало предвестию стольких бедствий, между осажденными возникли раздоры, и эмир Абдалла, слишком слабый для отвращения гибели, хотел, казалось, поторопить ее приближение своей ложной политикой.

В продолжение этой пагубной войны Гранаду колебали беспрерывные раздоры двух могущественных родов: Абенсеррахов и Зегрисов, разделенных древним кровавым соперничеством. Мухаммед, глава Зегрисов, соединял обман с ненавистью, уверил эмира, что Абенсеррахи поддерживают тайные, преступные сношения с неприятелем и что они условились за золото предать испанцам город. Далее он таинственно присоединил к этому еще ужаснейшую клевету, которая возбудила ярость Абдаллы, уверяя его, что Зораида, любимейшая из жен его, пылала преступной страстью к Али-Ахмеду, главе Абенсеррахов.

Эмир скрыл свой гнев, потому что враги, на которых ему указали, были многочисленны и могущественны, а настоящее положение дел не позволяло ему напасть на них открыто. Итак, он решился приготовить мщение верное, полное, но непредвиденное, которым мог поразить опаснейших и ненавистнейших противников своих.

По приказанию Абдаллы, в Эль-Гамре приготовили великолепное пиршество. На него пригласили начальников Абенсеррахов, но при вступлении в Львиный двор, несчастные эти, в числе 36, окружены телохранителями эмира, всякое сопротивление тщетно: их зарезывают. После этого смелого поступка весь род Абенсеррахов, запертый в городе, был бы, может быть, предан смерти, если бы одному ребенку, испуганному шумом резни, не удалось убежать из дворца и громкими криками поднять тревогу. Абенсеррахи бросились к оружию, со всех сторон атаковали дворец эмира и в исступленной борьбе принесли в жертву своему мщению трехсот Зегрисов. Затем последовали бы еще ужаснейшие сцены, если бы Абенсеррахи, после этого первого акта своей мести, не придумали гораздо гибельнейшего мщения. Они собрались все в одну толпу и, без сожаления о гибнувшем отечестве, забывая веру предков, решились перейти на сторону христиан, поклявшись схоронить под развалинами Гранады память о своем несчастии.

С восходом солнца, на другой день после убийства в Эль-Гамре, на площади Биваррамбла показалась блестящая конница: то были Абенсеррахи, готовые к отъезду. Но едва начали они строиться в ряды, как из Гранады выехал конный воин и остановился перед строем их: то был Муса-бен-Абд-эль-Газан, прекраснейший, храбрейший и высокомернейший из воинов мусульманских.

– Дети Гранады, куда вы отправляетесь? – воскликнул он. – Помыслили ли вы о низости вашего поступка. Разве за кровную обиду мстят бесчестием целой жизни? Дети Гранады, вспомните о своем отечестве!

– Слова твои великодушны и благородны, – сказал один из предводителей Абенсеррахов, – но они уже не переменят нашего намерения. Мы уезжаем из города, в котором каждый камень окрашен кровью наших братии, пролитой предательством. Мы отправляемся в испанский лагерь – там найдут нас Зегрисы.

– Хорошо ли я понял? – возразил Муса. – Не обманул ли меня слух мой? Разве вы уже не первые граждане, славнейшие защитники Гранады? Каким именем назовете вы мнимое мщение, приносящее в жертву родину и веру? Абенсеррахи, заклинаю вас, откажитесь от намерения, которое навсегда запятнает вашу славу, столь великую перед детьми пророка! Откажитесь от этих внутренних раздоров, которыми воспользуются наши общие враги, чтобы покорить нас и лишить прекраснейшего царства на земле! Если же вам необходима немедленная месть, страшная как оскорбление, что же: возвратитесь в Гранаду, нападите на Зегрисов, истребите их хоть всех, купайтесь в крови их, преследуйте друг друга до совершенного уничтожения, но не призывайте этих иностранцев, врагов ваших, любоваться вашими раздорами, извлекать пользу из вашей ярости. Не сделайтесь наемниками тех, которые хотят поработить правоверных!

– Муса, – отвечал тот же начальник, – мы хвалим твою любовь к отечеству, но пламенные речи твои не имеют более власти над нашей волей, потому что после ужасных убийств, совершенных безнаказанно, нечего ждать в Гранаде ни правосудия, ни покоя. Между нами и предателем-эмиром возникла вечная ненависть. Гранада должна пасть, владычество мавров должно исчезнуть с лица земли! Христианская Испания держит уже в руках своих победу, и мы не остановим потока, готового поглотить проклятый город!

– Позор вам! – воскликнул Муса. – Неужели такие богохульства должны исходить из уст Абенсерраха? Если мы не довольно сильны, чтобы воспрепятствовать гибели нашей отчизны, то обязаны гибнуть вместе с нею. Неужели вы забыли так скоро героическую борьбу наших предков с христианскими государями, осаду Толеды, войны кордовские и защиту Севильи, где мавры, задавленные числом, пали, уважаемые самими победителями? Все города аравийские могли быть покорены, но ни один не унизил себя подлостью, неужели же Гранада, Гранада, последний оплот нашего владычества, будет несчастнее Толеды, Кордовы и Севильи? Неужели мы будем жить в унижении, когда предшествовавшие нам умерли со славой? Абенсеррахи, послушайтесь меня: я говорю вам для вашей же пользы! Отчизна нуждается в вас и Господь смотрит на вас!

Но красноречивые слова Мусы не нашли больше отголоска во всех этих сердцах, глубоко оскорбленных, сильнейшие убеждения должны были уступить единственному чувству – мщению. Абенсеррахи тронулись вперед, не выжидая более, и медленно поехали по дороге к веге, где находился испанский лагерь. Известие об удалении Абенсеррахов произвело в городе печальное чувство, со всех сторон раздавались жалобы и брань, жители с мрачным видом бродили по улицам, все были чрезвычайно поражены: неприятель перед городом, а в городе отчаяние.

Один Муса в этом бедственном положении не терял своей твердости, несмотря на пожиравшие его опасения, он понял, что одни быстрые меры могли, если не спасти, то, по крайней мере, отсрочить падение и сделать его пагубным для победителей. Он отправился во дворец эмира.