— Мне нельзя умирать, у меня Ежик, — прошелестела Вера и перевела взгляд с лица Степана на стену у кровати, выкрашенную в тусклый голубой цвет.

— А ты собралась умирать? — добавив металла в голосе, спросил Степан.

— Нет, — еще тише, сказала она, рассматривая стену, — но это от меня не зависит.

— Послушай меня внимательно, Вера, — усилил нажим голосом Больших. — Я очень много лет лечу людей и совершенно точно знаю, что умирают те, кто сдался, кто смирился со смертью и обреченно ее ждет! Выздоравливают — всегда! — те, кто хочет жить, кто не сдается. Не паникует, не позволяет себе раскисать ни на секунду, кто думает только о хорошем исходе, как бы больно и страшно ни было! Ты правильно сказала: у тебя Ежик, так уцепись за эту мысль, тащи себя изо всех сил, не позволяй даже представить на мгновение, что можешь сдаться! А еще у тебя есть твоя жизнь! Ты интересная, молодая, самодостаточная женщина, и у тебя так много впереди! Думай о том, как Ванька окончит школу, как будет поступать в институт, как приведет к тебе первый раз знакомиться девушку! Думай только о самом хорошем!

— Спасибо тебе, Степан, — улыбнулась Вера христианской улыбкой и снова посмотрела на него. — Ты извини, что мы тебя втянули в наши проблемы. Я не хотела тебя беспокоить.

«Не хотела она беспокоить! — стискивая зубы так, что желваки заходили на скулах, подумал Степан и одернул себя: — Сам все прохлопал, чего уж теперь на нее злиться!»

— Вер, тебя это сейчас меньше всего должно беспокоить. Твоя задача — справиться на отлично с болезнью, а все остальное — это такая ерунда, о которой и думать не стоит!

— Как мама без меня? У нее же рука! — посмотрела она на Степана с надеждой на избавление от всех проблем.

— Да все будет хорошо! — с радостью перешел на другую тему Больших. — Я договорюсь с замечательной женщиной, маминой подругой, она поможет.

— Ну что ты! — встрепенулась Вера. — Зачем беспокоить чужого человека! Да и тебе ненужные хлопоты!

Нет, есть предел любому терпению, особенно мужскому!

Если бы она была его пациенткой, он такого бы ей навалял, что рак со страху сам собой излечился! Он сатанел от глупости и идиотизма, доведших до края ситуацию, и приходилось врубать на всю катушку силу воли, чтобы не выпустить из-под контроля эмоции и не взвыть от досады непроходимой!

— Она с радостью поможет. Она одинокая и очень энергичная женщина, дети и внуки выросли и разъехались, и она с радостью берется помочь по хозяйству знакомым и друзьям. Она очень приятная женщина, они с Ольгой Львовной подружатся, вот увидишь. И тебе после операции нужен будет уход, пока ты окончательно не окрепнешь.

Господи, зачем он ее уговаривает! Послать бы их подальше, с их неистребимым желанием пострадать! Да сам виноват, что теперь…

И чтобы не видеть этих ее христианских глаз великомученицы и вечно извиняющееся выражение лица, он встал, торопясь уйти.

— Все, мне пора. Я завтра приеду. — Он клюнул ее коротким поцелуем в холодную щеку, пахнущую больницей. — Ни о чем не беспокойся. Настраивайся на борьбу с болезнью!

И стремительно, широкими шагами вышел из палаты.

Ибо ни кротостью, не беспредельным терпением не обладал.

И закрутился в водовороте срочных дел, поспевая во все места, разгребая навалившиеся одновременно проблемы. Позвонил маме и просил узнать у Валентины Николаевны, свободна ли она на данный момент, возьмется ли помогать по хозяйству на ближайшие месяца три и сколько это будет стоить, по ходу объясняя зачем и кому, отвечая на все мамины вопросы и охи сочувствующие.

Покупая продукты в супермаркете по Анькиному списку, он, не переставая говорил по телефону, плечом прижимая трубку к уху. С Валентиной Николаевной, перезвонившей уточнить подробности и давшей согласие, с Ольгой Львовной, успокаивая насколько можно, но без подробностей, с Анькой, заждавшейся брата. Завез сестре продукты, поведал о делах скорбных, чуть не силой всунул ей деньги на такси до больницы к Юре и обратно, потому что сам не успевал ее отвезти, поцеловал сестрицу и Дениску, попрощался с Юриной мамой, приехавшей на метро заступить на вахту с внуком, и умчался перевозить Валентину Николаевну к Вере домой.

Милая женщина что-то рассказывала всю дорогу, пока они ехали, радуясь возможности пообщаться, он слушал вполуха и думал о том, что скажет Ольге Львовне и как.

Это тоже его крест. И наказание.

Он сказал правду.

Ольга Львовна разрыдалась, Валентина Николаевна тут же обняла ее за плечи, принялась успокаивать, когда это не помогло, строго отчитала:

— Вот что, хватит! Что ж это вы дочку взялись оплакивать! Ребенка вон напугали! Она молодая, сильная — справится! Нам надо ей помогать, а не слезы безутешные лить! Потом поплачем, когда она на танцы пойдет! Сядем вместе и поплачем от радости!

Ежик, не понимавший, что происходит, но чувствовавший беду, пришедшую в дом, вторил бабушке, плакал, держась за ее халат, и никак не мог успокоиться, капризничал, не хотел засыпать. Пришлось Степану серьезно, по-мужски с ним поговорить, объяснив, что мама заболела и ей сейчас очень нужна Ванькина помощь, поддержка, чтобы выздороветь, а не слезы. Они договорились, Степан почитал ему на ночь сказку, когда Ванька уснул, вышел в коридор, отозвал Валентину Николаевну с кухни, отдал ей деньги за месяц вперед.

— Не знаю, Степан, — засомневалась она. — Мне с тебя брать деньги неудобно, да к тому же у людей такое несчастье.

— Валентина Николаевна, — прекратил он жестким тоном ее робкие отнекивания. — Вам ведь придется сюда перебраться на время, и не так это легко — ухаживать за маленьким ребенком и пожилой женщиной с неработающей рукой, да к тому же и за Верой придется. Берите. И без разговоров!

Быстро обсудив с женщинами самые важные и насущные вопросы следующего дня, он торопливо попрощался и ушел.

Степан сидел в незаведенной машине и не знал, куда ему ехать.

Все это время, наполненное суетой и решением проблем чужих и родных людей, он думал о Стаське не переставая.

Как только услышал рыдания Ольги Львовны в трубке, изменившие все его радужные планы и надежды, мысли о Стаське потекли параллельно с делами, решениями, действиями сегодняшнего дня.

Он не мог сказать Вере, что расстается с ней, не мог именно сейчас ее бросить!

И не мог одновременно с этим быть со Стаськой! Не мог принести к ней разрывающее сердце чувство своей вины и ответственности за Верину болезнь и за то, что не умеет он быть сразу с двумя женщинами, пусть и номинально!

Ему выть хотелось!

Что же это такое валится на них обоих?! А?!

То его, Степана, страхи и трусливое бегство, боязнь изменить свою удобно выстроенную одинокую жизнь, которые чуть не выжгли их со Стаськой до углей, то Верина болезнь, в один момент ставшая препятствием перед тем чистым, искрящимся, радостным, что уже сложилось у них со Стаськой!