на нормальную, даже напоминала каникулы на летних дачах её детства.

Сейчас я умру

Открой рот, продолжай,

Капает материя,

Тело опусти и вытащи красное месиво.

НИТУ ДАС, «КАК ПОРЕЗАТЬ РЫБУ»

После работы Мария зашла ополоснуться в душ, и вместе с тёплой водой, пахнущей морем, по её ногам потекла другая вода, она показалась ей чуть липкой. В тело пришла глубокая боль, тонкая струйка крови брызнула из носа. Затем тело затихло, чужое, настороженное, отдельное от ума. Через мгновение после этой тишины кости начали стремительно разъезжаться. Яд боли отравил её всю, разорвал на мелкие части, она не смогла дышать. Боль была даже в волосах.

«Сейчас я умру», – спокойно подумала Мария, потому что от боли она не испытывала ни страха, ни скорби. Из глаз высыпались искры. Всё же, опираясь на фанерные стенки, она смыла шлангом землю под собой, нагребла ногами песок на пол и, наклоняясь, пошла между вьюнков на слабый свет своего жилища. В душевой она забыла выключить лампочку, и кабинка светилась в синей темноте, как бумажный фонарик.

Бунгало казалось далёким, словно на другой стороне материка. Когда она добралась до него, голова ребёнка уже распирала всё внутри, рвалась, притянутая планетой. Она села на корточки, издала короткий стон, как все женщины мира, перед тем как ребёнок покидает их чрево.

Амир вскочил. До того он лежал на кровати, размышляя о том, как лучше рисовать воду. Оба увидели, что их ребёнок умирает или уже умер. Он был фиолетовым, как листья кислицы. Они захлебнулись от жути и омерзения смерти. На пляже завыли собаки, почуяв кровь. Земля закружилась так быстро, что можно было сорваться и улететь в темноту. Мария знала, что теперь ей нужно будет вслед за мёртвым ребёнком родить послед. Она поползла за постройку в кусты, и остатки выскользнули из неё легко. Мария заплакала и тут же услышала крик новой жизни.

Когда она втащила себя в бунгало, крепкий фиолетовый мальчик кричал от ужаса и одиночества.

Она забралась на кровать, а Амир, ступая, как очень старый старичок, положил к ней ребёнка. Черничные губы жадно впились в её сосок, разыскивая утешение от тоски ночи. Ручки с малюсенькими фиолетовыми пальчиками сжались в кулачки. За приоткрытыми веками виднелись совершенно чёрные глаза, и даже белок был с угольным оттенком.

– Какой кошмар, Мария, – сказал Амир. – Я не ожидал, что так будет.

Он принёс воды, и они обмыли мальчика. Потом снова приложили к груди. Когда младенец уснул и сосок выпал из влажного ротика, Амир проводил Марию в душ и сам помыл её. Она вскрикивала, когда он прикасался к истерзанным рождением ребёнка местам. Потом Амир перестелил постель, и они легли, всё ещё чувствуя нервную вибрацию, слыша, как собаки за стеной шумно рвут послед.

Обратно в шейк

Но копая пески, черпали мы воду,

На коленях мы с сыном следили,

Как светятся черви, и он показал Орион.

МАЛЛИКА СЕНГУПТА, «ЗНАКИ КРОВИ»

Через два дня после родов Мария привязала ребёнка к спине тканью и пришла работать в шейк. Радж сказал:

– Думаю, тебе нужно ещё отдохнуть, дочка.

Но она отправилась на кухню и принялась готовить заказы по списку. Как бы ни был добр Радж, в сезон он мог нанять кого угодно. Допустить этого было нельзя, особенно сейчас. Мария взялась работать с огромным усердием, сначала на слабых ногах, чувствуя гудение и боль в костях таза, постепенно набираясь сил. Она кормила ребёнка на весу. Пока мальчик спал, Мария отвязывала его и укладывала на лежак у шейка, в тень пляжного зонтика.

Теперь, когда у неё появился малыш цвета тёмной орхидеи, она ещё острей тосковала по другим своим детям. Мария жалела их всем сердцем, как самых забытых подкидышей. Она прятала рупии в полиэтилен между потолком и бамбуковой балкой. И хотя их было так мало, она верила, что обязательно накопит на поддельные документы и билеты.

Улучив минутку от работы в шейке, она уходила вдоль океана продавать свой товар. Ребёнок привлекал туристов. Мария давала трогать его ручки и щёки и тут же предлагала купить бисерные и ниточные браслеты. Если бы не пугающая радужка глаз, залитая чёрной тьмой, мальчик мог бы считаться прелестным, как все младенцы.

Марию знали на пляже. С ней всегда говорили женщины, которые массируют ноги иностранкам, и те, что собирают мусор. С ней здоровались другие, что играют на барабанах, пока их дети ходят по канату перед публикой. Ей улыбались и махали рыбаки, зазывалы, хозяева шейков. Мария тоже здоровалась и разговаривала со всеми, но ни с кем не сближалась. Ей достаточно было Амира и мальчика. Несмотря на то что держалась она чуть отстранённо, люди пляжа радовались ей, делали смешные лица для её малыша. Женщины из посёлка приносили для неё козье молоко, тамаринд и листья моринги[51], завёрнутые в газету.

– Добавь в овощи, и будет хорошо. Твой сын станет сильным, как волна, – говорили женщины.

Иногда в молоко они крошили лук, и Мария выпивала его, словно любимый напиток детства.

Мальчик

Родился сын, его кормили,

Так он научился питаться,

Вскоре его поймали за едой грязи.

МИНА КАНДАСАМИ, «ЕСТЬ ГРЯЗЬ»

У мальчика не было имени. Мария и Амир не знали, как его назвать. Разговоры об этом гасли или превращались в смех. Предложения Амира казались Марии нелепыми. Она не представляла своего ребёнка с мусульманским именем, имена её страны такому тёмному малышу тоже не подходили.

– Мы могли бы назвать его так, как называют детей люди «католической касты» здесь, в Гоа, – предлагал Амир, – Мигель, Филипп или Зозе.

Последнее имя, Жозе, он произносил на гоанский манер, Мария смеялась:

– При чём здесь мы и португальцы?

Мальчик имел чудовищный аппетит. Он выпивал Марию до дна, высасывал всё её молоко, синеватую кровь, кальций костей. Он сильно потяжелел, и носить его на себе стало невозможно.

Он ползал по песку, поднимался, держась за лежаки, и, пошатываясь, ступал, выпрашивая у людей еду. Мария била его за это по рукам, а он смотрел на неё своими ужасными чёрными глазами, и стоило ей отойти, снова приставал к туристам. Кому-то он нравился, эти люди улыбались и угощали мальчика