— Как вы думаете, он уже проснулся? — Ингвар поставил пешку и взглянул на часы на запястье.

— Я знаю, что проснулся. Он встает около пяти. Сидит один в общей комнате. Он любит быть один. По крайней мере, когда ему так плохо, как сейчас.

— Можно мы?.. — спросил Ингвар и указал на закрытую дверь.

Доктор Бонхеур кивнул и пошел вперед. Он закрыл за ними дверь и молча провел их к лифту.

Лифт остановился. В середине коридора доктор обернулся и сказал:

— Я должен вас предупредить, что Матс Бохус выглядит... своеобразно.

— В смысле? — удивленно спросил Ингвар.

— У него проблемы с обменом веществ, он очень толстый. К тому же он родился с заячьей губой. Его, конечно, оперировали, но не особенно удачно. Мы много раз предлагали ему сделать новую операцию. Он не хочет.

Он пошел дальше, не ожидая реакции, открыл дверь и вошел со словами:

— Привет, Матс. К тебе пришли.

В центре комнаты, за раскладывающимся столом, на деревянном стуле сидел Матс Бохус. Ягодицы свисали с сиденья, и казалось, его локти не помещаются на крышке стола. Он был одет в бесформенный спортивный костюм. Перед ним стоял ряд красивых животных. Ингвар смог разглядеть лебедя, когда подошел ближе. Жирафа. Двух львов с топорщащимися гривами и открытыми пастями. Слон был желтый и блестящий, с поднятым хоботом и большими прозрачными ушами.

— Что ты делаешь? — тихо спросил Ингвар.

Он подошел совсем близко к столу, двое других остались стоять у дверей.

Матс Бохус не отвечал. Пальцы быстро складывали и разглаживали что-то похожее на папиросную бумагу. Ингвар стоял и смотрел, как в его руках появляется лошадь со всеми анатомическими подробностями, вплоть до хвоста и копыт.

— Ингвар Стюбё, — представился он наконец. — Я из полиции.

Матс Бохус поднялся. Ингвара удивила легкость, с которой он встал из-за стола, поставил лошадь между львами и жирафом, сделал шаг в сторону и повернулся к полицейскому.

— Ну, вы должны были прийти, — сказал он не улыбаясь. — Но это заняло какое-то время.

Широкий красный шрам над губой стягивал кожу. Передние зубы угадывался за губами, хотя рот был закрыт. Нос был маленький, несколько бесформенных подбородков свисали до груди, шеи не было видно.

У него были глаза Фионы Хелле. Немного косящие, ярко-голубые, с длинными темными ресницами.

— Я не раскаиваюсь, — спокойно произнес Матс Бохус. — Не думайте, что я раскаиваюсь.

— Я понимаю, — сказал Ингвар Стюбё.

— Не думаю, что вы понимаете, — ответил Матс Бохус. — Пойдем? — Он был уже на середине комнаты.

Лине Скюттер, недовольно пыхтя, вошла в свой кабинет в слишком больших тапочках и халате, будто с чужого плеча, — отвороты на рукавах были сантиметров по двадцать.

— Хотя ты моя лучшая подруга, — сказала она, усаживаясь, — я все-таки надеюсь, что у тебя не войдет в привычку врываться сюда в половине восьмого по утрам в субботу, чтобы посидеть за моим компьютером. Разве Кристиане сейчас не у вас? Куда ты ее дела?

— Она у соседей снизу, — не отрываясь от монитора, пробормотала Ингер Йоханне. — Играет с Леонардом.

У клавиатуры лежал потертый блокнот. Несмотря на то что Ингер Йоханне всегда знала, где он, она не открывала его уже много лет. Тринадцать лет, подумала она. С тех пор она переезжала трижды. Трижды находила блокнот в обувной коробке, куда были сложены ее маленькие секреты: латунное кольцо, которым она в пять лет обручилась с самым красивым мальчиком на их улице, пластиковый браслет, который надели на Кристиане в роддоме — Ингер Йоханне Вик, девочка, любовные письма от Исака, бабушкина брошь-камея. Блокнот.

Трижды она решала его выбросить — однако так и не сделала этого. Желтый блокнот на металлической спирали, с нарисованным на предпоследней странице крошечным сердечком должен был сопровождать ее постоянно. В сердечке она написала когда-то букву «У». Так по-детски. Я и была ребенком, подумала она, мне было всего двадцать три.

— Что ты ищешь? — спросила Лине.

— Вряд ли ты захочешь это узнать. Но спасибо огромное, что ты разрешила мне прийти еще раз. Наш компьютер медленный, как черепаха, и набит вирусами.

— Я рада, что ты приходишь. Мы теперь почти не видимся.

— Лине, я родила месяц назад! А шестнадцать недель до этого ходила вперевалку, как утка, с расхождением тазовых костей и постоянной бессонницей.

— У тебя всегда были проблемы со сном, — весело ответила Лине. — А ты не можешь сегодня остаться здесь? Давай пойдем в центр, когда ты с этим закончишь. Пройдемся по магазинам. Посидим в кафе. Теперь почти нигде не курят, поэтому Рагнхилль можно взять с собой. — Она выглянула в окно, коляска стояла рядом. — Они все равно в этом возрасте все время спят.

— Если бы всё! — возразила Ингер Йоханне. — Спасибо за предложение, но мне потом нужно домой.

— Где Ингвар? Как у вас вообще сейчас дела? Он с ума сходит от Рагнхилль или как? Держу пари, что...

Ингер Йоханне громко застонала и посмотрела на Лине поверх очков.

— Я невыразимо благодарна за то, что ты разрешила мне прийти. Но если уж я решила помешать моей бездетной, любящей вечеринки подруге ранним утром в субботу, то это потому, что у меня очень важное дело. Можно я немного поработаю так, чтобы меня не отвлекали, а потом мы поговорим?

— Да ради бога, — пробормотала Лине, поднимаясь. — Вообще-то говоря, ты...

— Лине!

— Да, да, хорошо. Я сварю кофе. Скажи, если тебе что-нибудь понадобится.

Дверь за ней хлопнула немного сильнее, чем обычно. Ингер Йоханне выглянула в окно, посмотрела на коляску. Никакого движения. Никакого звука. Она чуть не промахнулась, снова садясь на стул.

Я все еще в декретном отпуске и нуждаюсь в покое, думала она каждый раз, когда звонила Лине, или приставала сестра, или Ингвар осторожно намекал на то, что хорошо бы пригласить гостей. Может, легкий ужин? Или воскресный кофе? Как только он задавал вопрос и видел, как ее плечи слегка поднимаются, он сразу отступал и заговаривал о чем-то другом. И она об этом забывала. До тех пор, пока телефон не звонил опять и кто-то не начинал выпрашивать разрешение прийти посмотреть на Рагнхилль и на все их семейство.

Она должна взять себя в руки и вернуться к нормальному режиму.

Она должна спать.

Пальцы пробежали по клавиатуре: www.fbi.gov

Она зашла в раздел «История». Главным образом потому, что не знала толком, что именно ищет. Под фотографией развевающегося национального флага красовался портрет Джона Эдгара Гувера и следовала справка: умный, демократичный и образцово нейтральный в политическом отношении шеф ФБР. Занимал этот пост на протяжении почти половины столетия. Даже сейчас, когда прошло несколько лет нового тысячелетия, спустя более чем тридцать лет после того, как его наконец-то похоронили, его чествовали как человека необычайной прозорливости, сделавшего немалый вклад в создание современного ФБР, самой влиятельной полицейской организации в мире.