не в клятве, а в принципе, в том, что ты вообще меня просишь об этом! — резко возразил он.

— Но ведь это так просто, верно?

— Ты мне тоже не веришь! — произнес он.

— Я верю. Я хочу верить. Но...

— Нет, не веришь, а то бы не стала просить!

— Ладно, хватит об этом.— Она покосилась в сторону.— Давай говорить тише.

— Ab чем дело? Я за собой никакой вины не знаю. Но ты мне не веришь, это ясно как день. Предпочитаешь сомневаться, как все другие!

— Уолтер, перестань,— прошептала Элли.

Ты ведь подозреваешь меня, скажешь нет?

Она ответила ему таким же яростным взглядом.

Уолтер, я еще извиню твое поведение тем, что у тебя издер­ганы нервы, но только если ты немедленно прекратишь!

— Ах, извинишь! — передразнил он.

Элли вскочила и выскользнула из-за столика, Уолтер только успел заметить, как в дверях мелькнули разлетающиеся полы ее пальто. Он поднялся, вытащил бумажник, бросил на стол пяти­долларовую бумажку и выбежал на улицу.

— Элли! — позвал он. Он всмотрелся в мешанину огней и машин на 42-й улице, окинул взглядом перекрестки на другой стороне. Она, вероятно, пошла к вокзалу Пенн, чтобы сесть на поезд до Леннерта, раз свою машину оставила дома. А если не к вокзалу? Где живет Пит Злотников? Где-то в Вест-Сайде. Да ну его к черту, подумал Уолтер. И ее тоже.

Он вернулся на стоянку на Третьей авеню. Домой он поехал привычным маршрутом по Ист-Ривер-драйв. Большие склонен­ные ивы по сторонам Марлборо-Роуд недалеко от дома наводили на него тоску, оживляли в памяти сумрачные крылатые фигуры, парящие над могилами и надгробиями на гравюрах Блейка. Он поставил машину в гараж. Когда под ногой у него треснула ве­точка, он подскочил на месте. Расколотую болтающуюся нижнюю перекладину калитки он не отбросил пинком, как обычно, а при­поднял и закрепил на поперечине.

Проснулся он в шесть утра — пошаливали нервы и мучитель­но хотелось есть. Он натянул старые парусиновые штаны и ру­башку и короткую фланелевую куртку, в которой ездил на ры­балку. Проходя через кухню, он прихватил кусок хлеба с сыром и направился к сарайчику у гаража. Он решил починить калитку.

Ему пришлось отпилить от полена кусок на скрепу, но, по­скольку перекладина была примерно из такого же дерева, конеч­ный результат его удовлетворил. Он соединил перекладину — не лучшим образом, однако теперь она хоть не будет скрести концом по земле. До семи (он обычно вставал в этот час) оставалось еще двадцать минут, поэтому он принес из гаража кисть и белую крас­ку и подмазал кухонное крыльцо в тех местах, где краска начала слезать. Он заканчивал, когда со стороны дороги послышались шаги. От автобусной остановки в конце Марлборо-Роуд прибли­жалась Клавдия. Она издали ему улыбнулась и крикнула:

— C добрым утром, мистер Стакхаус!

— Доброе утро, Клавдия! — отозвался он. Виновница всех его бед, подумал Уолтер. По крайней мере, самой крупной. Она несла в сумке купленную для него зелень.

— Рановато вы нынче,— заметила Клавдия. Она, казалось, обрадовалась, увидев его в старой одежде, хлопочущим по хо­зяйству.

— Я решил, что давно пора наладить калитку. Осторожней — нижняя ступенька еще не высохла.

— Вот и славно! — весело ответила Клавдия. Она осторож­но переступила и вошла на кухню.

Уолтер отнес краску в гараж, промыл кисть скипидаром и вернулся в дом. Поднявшись на второй этаж, он позвонил Элли из верхнего телефона. У него не было уверенности, что она ока­жется дома. Она подняла трубку только после пятого или шесто­го вызова и объяснила, что принимала ванну.

— Прости за вчерашнее, Элли,— произнес Уолтер.— Я вел себя очень грубо. Я хочу сказать, что клянусь в том, о чем ты меня просила. Клянусь тебе, Элли.

На том конце последовало долгое молчание.

— Хорошо,— наконец ответила она очень тихо и очень серьез­но.— Когда ты такой, с тобой невозможно разговаривать. Ты вы­ставляешь себя в плохом свете, много хуже, чем на самом деле. Можно подумать, ты воюешь против чего-то, что наводит на тебя слепой ужас.

В самом ее тоне чувствовалось, что она ждет от него новых оправданий и утверждений о невиновности, ждет, чтобы он опять стал разубеждать ее с самого начала. Он по-прежнему улавли­вал в ее голосе нотки сомнения.

— Элли, я очень сожалею о вчерашнем,— сказал он спокой­но.— Больше такого не повторится. Господи Боже ты мой!

Снова молчание.

— Мы сегодня увидимся, Элли? Ты можешь приехать ко мне пообедать?

— До восьми я занята на репетиции.

Уолтер вспомнил, что в школе начались репетиции спектак­ля к Дню Благодарения.

— Тогда после. К восьми я заеду за тобой в школу.

— Ладно,— не очень охотно согласилась она.

— Элли, в чем дело?

— Мне кажется, ты ведешь себя как-то странно, в этом, оче­видно, все дело.

— А мне кажется, что ты ищешь в этой истории то, чего в ней нет! — возразил Уолтер.

— Hy вот, опять. Уолтер, меня нельзя упрекать за то, что я задаю свои простые вопросы, после того как вчера я встрети­лась с таким типом, как Корби...

— Корби спятил,— перебил ее Уолтер.

— Если Корби тебя и вправду расспрашивает, я не понимаю,

зачем тебе нужно врать мне об этом. Эдак ты любого заставишь подозревать, что действительно пытаешься что-то скрыть. Ты не можешь упрекать меня за то, что я задаю простые вопросы, когда такой человек, как Корби, обрушивает на меня версию, в которую сам, судя по всему, верит и которая, возможно — не вероятно, а только возможно, допустима, поскольку не противоречит извест­ным фактам,— закончила она тоном спорщика.

Уолтер подавил рвавшийся с языка ответ и уже в следующую секунду лихорадочно искал слова, способные развеять ее подоз­рения, удержать ее, потому что чувствовал — она ускользает.

— Версия Корби невозможна,— начал он ровным голосом,— потому что я не мог совершить то, что мне инкриминирует Корби, а затем околачиваться четверть часа на стоянке, расспрашивая всех и каждого, где найти убитую мной женщину!

Она молчала. Он понимал, о чем она думает: ну вот, он опять завелся, а что толку?

— Значит, до встречи,— сказала она.— В восемь.

Он хотел потянуть разговор, но не знал, как это сделать.

— Хорошо,— произнес он, и они повесили трубки.

Глава 27

Задержавшись на углу, Уолтер поискал глазами Корби.

Какой-то старик пересек улицу, ведя за руку ребенка. Булыж­ная мостовая, казалось, впитала в себя всю грязь