Зигфрид не успел даже удивиться. Или попросту не смог.

Берег… Он стоит на берегу. Прямо перед чужеземцем, нанизавшем его на свой взгляд, как на копье. Стоит и не может отвести глаз. И не в силах стряхнуть чары.

Из-под плаща незнакомца выпросталась рука. Рука потянулась к ларцу.

«Дай!» — вонзилось в мозг. Пронзительные щелочки глаз поблескивали, словно заточенная сталь.

Тяжелый взгляд кромсал, давил и сминал. Из ларца стекала и капала вода.

«Открой и дай мне ЭТО!»

И снова Зигфрид не мог не повиноваться. И снова пришлось выполнить чужой приказ помимо собственной воли.

Руки откинули лакированную крышку. На граненых боках кристалла блеснула влага. Казалось, реликвия покрылась испариной в душном ларце. Под толстой прозрачной коркой, усеянной капельками-бисеринками, темнели мумифицированные останки. Черные Мощи. Источник великой силы для того, кто знает, как ею пользоваться.

Чужеземный колдун, вероятно, знал.

Глаза, удерживавшие Зигфрида в повиновении, на миг отвлеклись. Глаза алчно воззрились на кристалл, притянутые им, как прежде притягивали сами.

И Зигфрид почувствовал, как спадает оцепенение. Прежде чем гипнотизирующий взгляд вновь обрел над ним власть, барон успел понять, что главное сейчас не сопротивляться и не драться, не нападать и не защищаться. Самым главным было не смотреть в эти страшные, высасывающие волю глаза.

Он отвернулся. Шарахнулся обратно к реке. Отдергивая ларец от тянущейся руки. Выхватывая кристалл из ларца.

Пустой ящик полетел в траву.

Зигфрид с тоской глянул назад. Бежать? Куда? Опять в холодную воду, где ждет верная смерть? Да и на противоположном берегу, если он каким-то чудом туда доберется, тоже ведь не будет спасения.

Тогда что? Биться здесь? Голыми руками? С пятью противниками сразу? С врагом, на которого нельзя даже смотреть? Потому что первый же взгляд, брошенный в его сторону, станет поражением.

Мысли порхнули перепуганными сойками. Решение было принято. Все то же решение. Верное и единственно возможное.

Утопить…

Зигфрид размахнулся, намереваясь зашвырнуть Мощи подальше от берега.

Утопить кристалл! Пока не поздно. Пока не пущены метательные серпы.

Серповидные пластины в барона так и не полетели. В него было брошено другое. Правда, сам Зигфрид фон Гебердорф не видел, как мелькнула в воздухе маленькая стрелка, похожая на стальной ивовый лист с мелкими зазубринами и с красным шелковым хвостом, заменяющим древко и оперение.

Едва коснувшись шеи жертвы, зазубренный наконечник коротко блеснул в ночи призрачным колдовским светом. Блеснул и погас.

Зигфрид почувствовал укол сзади, под затылком, там, где череп соединяется с хребтом. И — резкую боль, и — холод заговоренной стали, и — чужую волю, вливающуюся через эту боль и через этот холод.

На кончике неприметной метательной стрелки с матерчатым хвостом крылась не менее сильная магия, чем та, которую излучали глаза-щелки иноземного колдуна. А потому занесенная уже над водой рука так и не выпустила реликвию. Парализованное тело замерло у самой реки. Но тело не упало, вовремя поддержанное кем-то. Или чем-то.

Барон стоял неподвижно, тупо глядя, как вода плещется у ног. Из раны в шее не текла кровь — ни капли, ни полкапли. Зато через эту маленькую дырку самого Зигфрида наполняло то, что не имело к нему никакого отношения.

Отныне он был покорен другому. Более чем когда-либо, более чем кому-либо. Покорен во всем.

«Вернись!» — пробилась сквозь острую боль чужая команда.

И Зигфрид вернулся.

«Отдай!»

И он послушно вложил магический кристалл в чужую руку. Не испытывая при этом ни сожаления, ни ярости, ни каких-либо иных чувств.

«Вот так-то лучше!»

«Так лучше», — послушно повторил он чужую мысль.

Своих у него уже не оставалось. Ни одной.

Зигфрид принадлежал хозяину метательной стрелки целиком, со всеми мыслями и всеми будущими поступками. Ибо ни то ни другое не принадлежало барону. Прежнего барона Зигфрида фон Гебердорфа больше не существовало. Барон Зигфрид фон Гебердорф перестал быть самим собой.

«Чудесно! Теперь посмотрим, кто ты и на что можешь сгодиться».

Зигфрид не возражал. Не мог. Он был готов к любой службе.

Зазубренное острие намертво засело в крепкой жилистой шее. Слабый ветерок покачивал легкую шелковую ленту, свисавшую меж лопаток, словно поводок от ошейника.

* * *

Имам Времени, Хасан-ибн-Шаабахт поднялся с подушек и обошел дымящуюся жаровню. Густые молочно-белые клубы послушно расступались перед имамом, после чего вновь смыкались за его спиной. Ни одна дымная струйка не смела коснуться старца Горы. Зато плотное и невесомое белесое одеяло полностью укрывало женское тело, распростертое на мягких коврах.

Хасан приблизился к Арине Никейской почти вплотную. Дымная пелена приоткрылась, не выпуская, однако, одурманенную пленницу из своих объятий. Царевна была красива. Вот только красоту эту сильно портила сейчас гримаска глупого щенячьего восторга. Впрочем, любой человек, оказавшийся в уютном мирке гашишных грез, становится глуп до безобразия. Глуп и совершенно беспомощен. Что-что, а это имам знал хорошо.

На ухоженном лице Арины застыла беспричинная радость человека, повредившегося рассудком. Закрытые глаза, казалось, жмурились от переполнявшего царевну счастья. По губам ее блуждала блаженная улыбка. Из уголка рта стекала слюна.

Хасан усмехнулся. Ему удалось обрести власть над телом ведьмы. Со временем он подчинит и ее разум. Надо только подождать немного — и Арина сама откроет то, что ему нужно. Люди быстро привыкают к дурманному раю и готовы на все, лишь бы иметь возможность снова и снова туда возвращаться. А чародеи и чародейки — они ведь тоже люди. Знающие и умеющие больше других, но всего лишь люди.

Да, надо только подождать.

А пока тянутся минуты…

Взгляд имама скользнул по подсохшим кровавым пятнам на ковре, по оторванным Тропой копытам, по конскому черепу, валявшемуся возле пленницы. Хасан неодобрительно покачал головой. Он не терпел грязи в этой комнате. Но когда здесь вершится колдовство, прибираться некому. Так что придется как-нибудь обойтись своими силами.

Имам потянулся к окровавленным останкам. Сначала следовало вышвырнуть их за дверь. Потом — вытянуть из-под царевны заляпанный кровью ковер, свернуть его и убрать. Положить другой…

Сухая старческая ладонь тронула конскую морду. И в тот же миг Хасан отдернул руку.

Только теперь, прикоснувшись к безобидному на первый взгляд куску мертвой плоти, Хасан почувствовал слабый, тоже умирающий, но вполне еще ощутимый след чужой магии.

Над конем, прыгнувшим на Тропу вслед за Ариной, была сотворена волшба. Судя по всему, боевая. Скорее всего, защитная. Впрочем, какая именно — не важно. Важен сам факт: конь нес в себе чужую магию. И эти копыта несли. И эта морда. И эта кровь, впитавшаяся в ворс ковра.