— Пора нам лучше узнать друг друга, — сказал он, внимательно глядя на нее. — Слова для этого — не всегда верный способ.

Он притянул ее к себе, и она — сначала покорно, потом со всевозрастающей страстью — прильнула к нему. С губ ее срывались пылкие, бессвязные слова, вся рассудительность куда-то улетучилась, барьеры, еще несколько минут тому назад стоявшие между ними, рухнули. Вся дрожа, с колотящимся сердцем, она решила: значит, так уж суждено, теперь ни сомнения, ни доводы не заставят ее образумиться. Она слышала, как учащенно дышит Питер. И закрыла глаза.

Они стояли так, застыв. И вдруг ощущение близости исчезло.

— Есть вещи, которые не забываются, — сказал Питер. — Они вдруг приходят на память в самый неподходящий момент. — Он обнял ее, на этот раз очень нежно. И тихо сказал: — Ты была права. Пусть все решит время.

Кристина почувствовала, как он осторожно поцеловал ее, и не столько увидела, сколько услышала, как он пошел к двери. Вот открылась входная дверь и через мгновение захлопнулась.

Кристина открыла глаза.

— Питер, дорогой, — шепотом позвала она. — Зачем же ты уходишь? Пожалуйста, не уходи!

Ответом была тишина, потом откуда-то издалека донесся слабый гул спускающегося лифта.

15

До конца вторника оставалось всего несколько минут.

В кабачке со стриптизом на Бурбон-стрит блондинка с могучими бедрами придвинулась ближе к своему кавалеру — одна рука ее лежала у него на бедре, другая гладила его затылок.

— Ну, конечно, — сказала она, — конечно, миленький, я хочу переспать с тобой.

Стэн — как бишь его? — из какого-то там городишки в штате Айова, я в жизни о таком не слыхала. Но если он еще раз дыхнет на меня, тут же вырву. Это же надо, чтобы изо рта несло, как из помойки.

— За чем тогда дело стало? — еле ворочая языком, проговорил он. Взял ее руку и передвинул ближе к штанине. — У меня тут, детка, кое-что для тебя припасено.

«Все они одинаковы, только болтать умеют, — презрительно думала она, — да еще убеждены, что между ног у них — седьмое чудо света, женщина так и обомрет, как увидит, вот сдуру-то и хвастают, будто сами растили, как огурец для выставки. А на поверку и этот окажется не лучше других, тут же скопытится и начнет хныкать». Да ей вовсе и не хочется выяснять это.

Господи, до чего же от него разит?

Рядом с их столиком нестройный джаз, слишком плохонький, чтобы играть в более приличном месте, вроде «Прославленной двери», «Лягушки» или еще какого-нибудь заведения на Бурбон-стрит, с грехом пополам заканчивал очередной номер. На сцене под эту мелодию танцевала некая Джэйн Мэнсфилд если можно так назвать любительские вихлянья. (На Бурбон-стрит была широко распространена эта хитроумная уловка — взять фамилию какого-нибудь известного исполнителя, слегка ее изменить и присвоить в надежде, что проходящая мимо публика, не разобравшись, примет тебя за подлинную звезду.)

— Слушай, — нетерпеливо проговорил житель Айовы. — Почему бы нам не смотаться отсюда?

— Я уже сказала тебе, голубчик. Я здесь работаю. Не могу я еще уйти. Скоро мой выход.

— Плевать мне на твой выход!

— Нет, миленький, это нехорошо. — И, словно вдруг придумав что-то, блондинка спросила: — А в каком отеле ты остановился?

— В «Сент-Грегори».

— Это недалеко отсюда.

— Через пять минут ты у меня уже будешь голенькая.

— А ты меня не угостишь сначала? — пропела она.

— Даже обязательно! Пошли!

— Постой-ка, Стэнли, дружок! У меня есть идея!

Пока все идет как по маслу, подумала она, без сучка и задоринки. А то как же? Дело-то ведь не новое, тысячу раз проделанное — ну, может, на сотню раз меньше или больше. Вот уже полтора часа этот Стэн, или как его там, из какого-то там города, покорно шел по давно проторенной дорожке: первая рюмка — на проверку, и с него уже содрали в четыре раза дороже, чем в обычном баре. Потом официант подсунул ее для компании. Им все таскали и таскали выпивку, но, как и другим девушкам, работавшим за комиссионные от выручки бара, ей вместо дешевого виски, которым угощали посетителей, приносили холодный чай. Немного позже она дала знак официанту «закрутить на полную катушку» — подать бутылку местного шампанского, которое — хотя этот нюня Стэнли еще понятия об этом не имел — обойдется ему в сорок долларов, и пусть только попробует удрать не заплатив!

Теперь оставалось только отделаться от него, хотя, может быть, ей удастся — если, конечно, все пройдет гладко — подзаработать на нем и еще кое-что. А что, бесплатно выносить эту вонь?

— Какая же идея, малышка? — спросил он.

— Оставь мне свой ключ. Тебе дадут другой, если спросишь: у портье всегда есть запасные. А я — как вырвусь — сразу приду к тебе. — Она потрепала его по ляжке. — Ты только жди меня, ладно?

— Я буду ждать.

— Тогда все в порядке. Давай сюда ключ.

Он держал ключ в руке. Но не выпускал его.

— Эй, а ты точно придешь?… — на секунду вдруг усомнился он.

— Миленький, клянусь, на крыльях прилечу. — Пальцы ее снова задвигались. («Этот мерзкий слюнтяй сейчас полные штаны наделает», решила она.) — Да и какая девчонка не полетела бы к тебе, Стэн?

Он вложил ей ключ в руку.

И прежде чем он успел передумать, она исчезла. Остальное доделает официант с помощью вышибалы, если эта вонючка вздумает поднять шум из-за счета. Только нет, он, видно, не станет шуметь, но и здесь больше не появится. Этакие нюни сюда не ходят.

Интересно, сколько времени он будет лежать у себя в номере и ждать ее и сколько ему потребуется, чтобы понять, что она не придет — ни сегодня, ни завтра, никогда, даже если он останется в этом отеле до конца своей никчемной жизни.

Часа через два, в конце своего рабочего дня, такого же унылого, как и все прочие, — правда, на этот раз хоть заработать удалось, — блондинка с пышными формами продала ключ от номера отеля за десять долларов.

Купил его Джулиус Мили по прозвищу Отмычка.

1

Над Новым Орлеаном только еще начали появляться первые проблески утренней зари, а Отмычка уже проснулся. Он сидел на кровати в своем номере в отеле «Сент-Грегори», чувствуя себя отдохнувшим, бодрым, готовым приступить к работе.

Накануне с полудня до вечера Отмычка крепко спал. Потом вышел прогуляться и вернулся в два часа ночи. Поспал еще часа полтора и встал, точно когда было нужно. Поднявшись с постели, он побрился и принял душ сначала теплый, а под конец холодный. От ледяной воды Отмычку бросило в дрожь, но когда он энергично растер тело сухим полотенцем, ему сразу стало жарко.

Следуя раз навсегда установленному ритуалу перед очередным выходом на дело, он надел свежее белье и чистую накрахмаленную рубашку. И сейчас ощущение приятно похрустывающей ткани еще больше настроило его на нужный лад. Если порой им на миг и овладевала смутная тревога — страх перед чудовищной возможностью в случае провала оказаться за решеткой теперь уже на пятнадцать лет, — то он сразу отгонял ее от себя.