— Ей нужно отдохнуть.

На следующий день я снова попыталась ее найти, но в комнате ее не было, поэтому я сделала работу, порученную Марти, и ушла.

Последние несколько вечеров я провела в одиночестве, играя на скрипке в своей комнате. Теперь игра на ней уже не вызывала у меня такой душевной боли. Думаю, это благодаря тому, что я больше знаю о нем, что есть кто-то еще, кто слушал его мелодии. Музыка вызывала у меня воспоминания, а вспоминая, я начинала чувствовать себя одинокой, напуганной и маленькой.

Я почувствовала запах кофе. И бекона.

Деррик мне не звонил, и я ему тоже. Мы оба были слишком гордыми. Я хотела, но не стала этого делать. Просто какое-то чертово безумие!

В дверь постучали.

— Привет. — Это Лори. Она принесла две чашки кофе и, протянув мне одну, села на кровать. — Я решила, что ты уже проснулась.

Я сажусь на кровати и беру у нее чашку, подув перед тем, как отпить. Кофе густой, в нем много сливок и сахара. Как раз такой мне нравится.

— Ты в порядке?

— Все нормально.

Я не знаю, чего она от меня хочет. Вообще-то это не ее чертово дело. В любом случае, какая ей разница? Сомневаюсь, что я задержусь здесь надолго. Я нигде надолго не задерживаюсь.

— На днях звонил Марти из дома престарелых. Он сказал, что ты трудилась как следует.

Я пожимаю плечами. Думаю, он должен держать Лори и Билла в курсе, это часть всей реабилитационной восстановительной фигни.

— Еще он сказал, что ты много времени проводила с женщиной, которая знала твоего дедушку.

— Да. — Я не сомневаюсь в том, что он рассказал ей не только это.

Мы пьем кофе в тишине. Я слышу звук работающего телевизора в другой комнате. Шум, доносящийся из кухни.

— Они были влюблены друг в друга, — говорю я.

— Ох!

— Перед тем, как он встретил мою бабушку.

— Это действительно так?

Я делаю еще глоток кофе.

— Я не помню бабушку.

Она смотрит на меня, нахмурив брови, очевидно, о чем-то думает.

— Вы никогда не встречались. Ее не было в твоей жизни.

— Откуда ты знаешь?

— Что ж, прежде чем мы взяли тебя к нам, мы беседовали с прикрепленной к тебе социальной работницей. Она рассказала нам о твоей семье то, что им известно.

Почему-то это выводит меня из себя. Я представляю комнату, полную людей, фактически чужих, которым нет до меня никакого дела, а они сидят и обсуждают меня, будто я чертова вещь, записывают что-то в дело, принимают решения о моей жизни, а у меня нет никакого права голоса. Но мне становится любопытно, что еще она знает.

— Даже так? Может, кому-то стоило подумать о том, что мне это тоже интересно?

Она опускает пустую чашку.

— Что ты хочешь узнать?

— О моей бабушке. Не о матери. Не об отце. Я хочу узнать что-нибудь о моей бабушке. Из-за Элизабет.

Она ненадолго замолкает. Может, она так ничего мне и не расскажет.

— Твой дедушка никогда не был женат. У него больше не было детей. Несколько лет до твоего рождения он жил в Нипигоне и, хотя был уже предпенсионного возраста, иногда работал на частном рыболовном судне. До этого он жил на юге Онтарио, но в твоем деле больше ничего нет о том, где он жил и чем занимался. Там было кое-что о твоей матери, но ты это и так знаешь.

Знаю. Но она для меня — только имя на бумаге: мать — Изабель Лэмбтон. Отец — неизвестен.

— Она была из Торонто. Может, твой дедушка встретил твою бабушку, когда жил в тех краях.

Она не произносит этого вслух, но я слышу предположение о том, что, какими бы ни были их отношения, они продлились недолго. Они расстались, кем бы она ни была.

— Твоя мать была чуть старше, чем ты сейчас, когда ты родилась, и, вдобавок ко всему, у нее диагностировали рак яичников, когда она узнала, что беременна. Она начала умирать еще до того, как ты родилась. Скорее всего, она нашла твоего дедушку по информации в ее свидетельстве о рождении. Иногда люди, потерявшие связь со своей семьей, чувствуют необходимость найти родных и воссоединиться с ними, когда они ждут ребенка или серьезно больны, а в ее случае было и то, и другое. Мне кажется, что твой дедушка даже не знал, что у него есть ребенок, пока она не объявилась в Нипигоне.

Дело в том, что, когда не знаешь свою мать, ты можешь в своем воображении сделать ее такой, как пожелаешь. Я всегда представляла свою мать молодой, сильной и красивой. И у нее был дедушка. Они оба любили то же, что и мы с ним. Ночи у камина. Музыку. Истории об озере. Теперь, когда я только начала сплетать воедино нити своей жизни, это полотно снова разорвали на части. Я понимаю, что тот единственный человек, которого я когда-либо считала семьей, мог быть чужим для моей матери. Я не знала, что нити, связывающие меня с прошлым, такие чертовски тонкие.

— Дедушка воспитывал тебя после того, как твоя мать умерла. Она сделала его твоим опекуном. Должно быть, ему в таком возрасте было тяжело заниматься этим, но он справился. Очевидно, он тебя очень любил. Мне говорили, что он научил тебя играть на скрипке и что ты хорошо играешь. Я, — она прерывается и смотрит на меня, — я даже не представляла, насколько хорошо ты играешь.

В голове не укладывается, что, глядя на меня, она все это говорит. Я явно не облегчила ей жизнь.

— Почему ты мне раньше этого не рассказывала?

Она вздыхает:

— А ты раньше и не спрашивала.

Она встает и подходит к окну. Я не поправила оконную сетку после своей недавней вылазки, и она ставит ее на место.

— Иногда люди своими действиями выражают то, чего не могут выразить словами, — продолжает она, стоя ко мне спиной, положив одну руку на подоконник. — Если у тебя есть еще вопросы, я с радостью помогу найти ответы.

Я молчу. Она уже говорит не о моей семье. Она знает про окно.

Лори подходит и, остановившись у кровати, смотрит на меня.

— В какой-то момент мы все задаем себе вопрос: кто я? Все дело в том, что он не о том, кто ты или кем ты был, а кем ты можешь стать. — Она забирает у меня пустую чашку и направляется к двери. — Блинчики готовы.

* * *

Я разложила на дорожке газету и поставила на нее банку с краской, открыв крышку отверткой. День сегодня теплый. По словам Марти, достаточно теплый, чтобы покончить с последними фрагментами рисунка, а потом я могу уйти, мои обязательства перед домом престарелых выполнены, «восстановительная реабилитация», понадобившаяся вследствие бездумного акта вандализма, завершится. Медицинская сестра Энн Кемпбел, исполнительный директор, подпишет бумаги, и мне больше не надо будет сюда возвращаться. Я беру деревянную палку и размешиваю маслянистую пленку, которая плавает на поверхности белой краски, пока та не становится однородной, затем кладу ее на крышку банки. Я все делаю медленно.