Он был уже не таким ловким, как когда-то.

Озеро об этом знало. Как необычно для него — отдавать своих мертвых. Интересно, что оно пытается мне сказать?

Теперь слышатся другие шаги. Непохожие на быструю походку персонала или нерешительную посетителей.

Морган.

Морган

Я думаю, не потревожила ли ее сон, но она поднимает голову, когда слышит меня, так что я сажусь напротив, солнце светит мне в спину, и я ощущаю его тепло. Марти рассказал мне, что произошло. Я знаю, какие слова нужно говорить, когда узнаешь, что кто-то умер. Это на самом деле глупо, ведь я в этом не виновата. Мне ведь не о чем сожалеть, но я не знаю, что еще сказать.

— Мне очень жаль.

— Озеро забрало его, — говорит она.

Она спокойна. Не думаю, что это хоть сколько-то ее удивило, но узнать об этом означает конец. Нет больше времени, нет надежды. Это означает попрощаться.

— Полагаю, это подходящая смерть, — добавляет она. — Он хотел бы, чтобы она была такой.

Она ничего не говорит о дневнике. Я знаю, что это он, недостающий. И знаю, какие годы он охватывает. Я беру его и осторожно открываю, мое сердце бешено стучит при мысли о том, что может в нем содержаться.

— От него никакого толку, — говорит она. — Я уже просила Марти посмотреть. Вода жестоко обошлась с чернилами. Какие бы слова мой отец ни написал на этих страницах, их смыли волны. Скорее всего, я никогда не узнаю причину, по которой Чарли пришлось извлекать все эти реликвии из их многолетней могилы. Какой бы секрет они ни хранили, озеро забрало его вместе с жизнью Чарли.

Я пробегаю пальцами по первой странице. Она права. Написанное размыто. Страницы слиплись, и когда я пытаюсь их разделить, они начинают рваться и распадаться на части.

Мы сидим молча. Полагаю, лучше ничего не говорить, чем сказать что-то глупое и бесполезное. Я замечаю, что она держит что-то в руке.

— Что это?

Она поднимает погремушку. Она явно очень старая и, кажется, сделана из серебра, но оно стало темным и тусклым. Погремушка слегка позвякивает.

— Это было в кармане его пиджака.

— Можно посмотреть?

Мисс Ливингстон протягивает ее мне. Я никогда не видела ничего подобного, и я кручу ее, разглядывая со всех сторон. На ней выгравировано имя: Анна.

— Мисс Ливингстон, — я трясу погремушкой, — кто такая Анна?

— Анна? — Она подается ко мне, протягивает руку, безнадежно хватаясь за пустоту, пока я не кладу погремушку ей в руку. Она прижимает ее к груди, водит пальцами по выгравированным буквам. — Там написано «Анна»?

Элизабет

Мне кажется, что я взлетаю. Все, что держало меня на земле, стало призрачным. Я уже не знаю, в чем истина. Я парю. Элизабет. Эмили. Анна.

Мне больно от этого. Это не могло принадлежать ей — я знаю, что это не так, и все же…

Я прижимаю погремушку к груди не потому, что меня с ней что-то связывает, совсем нет. Все дело в имени.

Анна.

— Возможно, тебе нужно узнать больше обо всем этом.

* * *

Я начала подозревать, что она беременна, в ноябре.

Эмили понадобилось много времени на выздоровление, я несколько недель не отходила от ее постели. Свет в ней лишь слабо мерцал, и я пыталась оживить его, принося альбомы, карандаши и краски к ее кровати. Они не вызывали у нее интереса. Это беспокоило меня даже больше, чем синяки, которые сначала были фиолетовыми, а потом приобрели зеленоватый и желтоватый оттенки, прежде чем совсем исчезли. Я знала, что скрытые раны будут залечиваться гораздо дольше. К концу сентября она уже ненадолго выходила из дома, но не отваживалась отойти дальше курятника или скалистого мыса. Чаще всего я находила ее сидящей на крыльце домика помощника смотрителя, прислонившей голову к двери, и взгляд у нее был вопросительный. Я объяснила ей, что ему пришлось уехать. Ради ее же блага. Она не поняла. Не уверена, что я сама понимала.

Я скучала по нему, но знала, что так лучше. Я не смогла бы посвятить всю себя Эмили, если бы он был здесь, а она нуждалась во мне. То, что случилось, было тому доказательством. Я разрывалась между ними, и мне пришлось бы выбирать. Но мне его не хватало. Не хватало его успокаивающего присутствия. Не хватало наших разговоров. Не хватало музыки. Не хватало того, что могло бы быть.

Мы ничего не слышали о смерти Грейсона до следующей весны. Он был отшельником, которого знали всего пару человек, и он проводил летние месяцы на воде, а зимние — возле своих ловушек. О его исчезновении не сообщали до окончания судоходного сезона, когда он не забрал заказ, сделанный в брокерской компании «Сьючак». Предполагали, что его лодка перевернулась и он утонул, или на него напал медведь, или случилось какое-то другое несчастье, коими изобилует жизнь в диких землях северного Онтарио. Ходили слухи, что он наткнулся на группу ребят с Сильвер Айлет, преследовал их до лодки и держал на прицеле, пока они не отплыли от Порфири. И это связывали с исчезновением помощника смотрителя маяка Порфири примерно в то же время. Но сплетни, которыми делились за чашкой чая в старых домах шахтеров возле набережной Сильвер Айлет, и разговоры на причале не расходились дальше. Никто из той группы, которая приехала на остров в конце августа, ни словом не обмолвился об этом. Даже Арни Ричардсон. Сначала я сомневалась, знает ли он о том, что сделал Эверетт, но я стала подозревать, что знает, когда он не удосужился рассказать нам об их встрече с Грейсоном. У него была причина не говорить об этом. Он знал, что «одинокий волк» для нас не опасен, что это он отогнал Эверетта от Эмили, а потом заставил их компанию убраться с острова. Меня злило то, что сам Арни не смог защитить Эмили, но я была благодарна ему за молчание. Я знала, что она не выдержала бы изнурительного судебного разбирательства. Там ее молчаливое слово, слово эксцентричной дочери смотрителя маяка, а также мертвого отшельника было бы против слова этих молодых, образованных мужчин из состоятельных семей.

К октябрю Эмили стала уже похожа на себя прежнюю. Я предположила, что этому поспособствовало сообщение Чарли о том, что он скоро вернется домой. Он не вдавался в подробности. Написал только, что вернется на маяк Порфири весной. Это было хорошей новостью: значит, дела обстояли неплохо на всех фронтах, не только в тылу. Неожиданный отъезд Дэвида поставил Департамент транспорта в затруднительное положение. Но мы с матерью справлялись, и уже близился конец сезона, так что они не стали вносить изменений в штатное расписание. И мы могли продолжать трудиться на маяке.

До наступления зимы я съездила в город, чтобы запастись всем необходимым. Эмили осталась с матерью. Я задержалась, чтобы повидаться с женой Питера, Майлис. Она еще раз вышла замуж, за мужчину почти на десять лет старше ее. Он работал в лесном лагере за городом, занимаясь рубкой деревьев, которые потом отправлялись на лесопильные заводы и превращались в пиломатериалы. Я сидела у них в кухне, попивая крепкий черный кофе со свежеиспеченным пирогом. Она была образцовой хозяйкой, и я обнаружила, что немного завидую ей, имеющей уютный дом, электрическую плиту и светлые волосы. На мне были штаны, которые я уже привыкла носить; прямые черные волосы, говорившие о моем происхождении, были зачесаны назад и заплетены в косу, которая вилась толстой веревкой по моей спине. Рядом с Майлис я чувствовала себя грубой и неловкой. Она ждала ребенка, ее живот округлился, груди налились, со щек не сходил румянец, свойственный беременным женщинам. Пока мы разговаривали, ее руки сами по себе тянулись к растущему в ней ребенку, гладили его через ткань платья с цветочным узором и измазанный в муке фартук с оборками.