– Больно? – живо заинтересовалась я.

– Угу. Отвлеки меня. Что ты делала вчера вечером?

– Встречалась с Дэном.

– Не надо быть Эйнштейном, чтобы догадаться.

– Мы ходили в лес с его телескопом. Ночь была очень ясная.

– Небось замерзли?

– Мы разожгли костер, поджаривали маршмеллоу. Согревали друг друга…

– Ну, еще бы! Похоже, вы по-настоящему счастливы?

– Да. Я думала, будет странно перейти от дружбы к другим отношениям, но нет. Я знаю, Чарли, мы пока еще очень молоды, но я думаю, что он тот самый, мой единственный.

– Господи! Через минуту ты попросишь вытатуировать его имя.

Час спустя Нэнси закончила. Она откинулась на стуле и, стянув перчатки, бросила их в мусорную корзину и бегло проинструктировала Чарли, как ухаживать за татуировкой. Чарли пила воду, краска постепенно возвращалась на лицо.

– Ну, а как вы? – посмотрела на меня Нэнси. – Не соблазнились?

– Думаю, это не мое. Хотя красиво.

– Тебе надо расправить крылья и полететь, Грейс, – сказала Чарли.

– Может быть, когда-нибудь, – заметила Нэнси.

– Может быть. – Но на самом деле я сомневалась. Мне нравилось твердо стоять на земле обеими ногами.

Мы выскочили из автобуса, пакеты с покупками хлопали нас по ногам. Я потратила деньги, которые мама подарила мне на Рождество, в магазине «Топшоп» на сиреневое платье с открытыми плечами, которое собиралась надеть следующим вечером на новогоднюю вечеринку в пабе. Мне не терпелось показаться в нем Дэну. Чарли купила красное, как почтовый ящик, платье из лайкры и помаду в тон.

– Хочешь поехать ко мне? – спросила я.

– Да. Только заберу вещи и скажу маме.

– Я подожду в машине.

Я вытащила из сумки ключи, подошла к водительской двери и застыла. На моей машине сбоку большими неровными буквами было нацарапано «СУКА».

– Мне нужен адвокат?

Надеюсь, Анна позвонила Дэну и рассказала ему, где я. Я не уверена, имею ли право на звонок, или это только в фильмах. От ослепительной яркости искусственного освещения у меня болит голова, а запах чистящих средств вызывает тошноту. Воздух в помещении без окон застоявшийся и слишком теплый для зимнего дня. Никогда, даже в самых страшных снах не думала я, что когда-нибудь снова увижу комнату для допросов. Я жду, пока кто-нибудь заговорит. Слышится шелест бумаг, потом полицейские поднимают головы, и наши взгляды встречаются.

– Мисс Мэтьюз, вы не под арестом. На этой стадии вы просто помогаете нам в расследовании.

На этой стадии.

Я протягиваю руку к стоящему передо мной пластиковому стаканчику. Снаружи слышится какой-то грохот, крик, и я бледнею от страха. Вода плещется на стол.

– Извините. – Тепловатая жидкость капает на серый линолеум.

– Давайте начнем сначала. Отвечайте на вопросы честно, и если что-то будет неясно, можете переспросить. Вам понятно?

– Да. – Я хочу сказать правду. Мне нечего скрывать. Я уже сидела в такой же комнате раньше и лгала полиции. Жила в страхе, что меня разоблачат. Не могу сделать это еще раз.

– Как долго вы работаете в «Маленьких желудях»?

– Семь лет.

– Можете вы описать события последних нескольких дней?

Я рассказываю им об Эмили, о том, как не сразу вышла на улицу, когда Лин меня попросила, как Эмили упала. Я не сказала им о том, как до сих пор слышу ее крик, когда закрываю глаза, до сих пор вижу ее скрюченное тельце, лежащее на земле.

– И, как я понимаю, против вас последовала негативная реакция?

– Да.

– А есть у вас соображения, кто был инициатором?

– Несколько недель назад у меня был неприятный инцидент. С отцом Эмили. – Я рассказываю им, что произошло.

– А вам известен кто-нибудь еще, кто испытывает к вам неприязнь?

– Нет. – Мне хочется рассказать о том, что меня преследуют, но, боюсь, они подумают, будто я сочиняю.

– Знаете ли вы еще кого-то, у кого есть причина вламываться в детский сад?

– Нет.

– И вы были дома одна вчера вечером?

– Да.

Мы вновь и вновь пробегаем по моей истории, а затем меня оставляют одну. Я достаю бумажный носовой платок и вытираю пот под мышками, а потом задаюсь вопросом, не следят ли они за мной, нет ли здесь скрытых окон и прозрачных зеркал или все это только выдумки телевидения. Я кладу руки на стол ладонями вниз и закрываю глаза. В коридоре эхом раздаются шаги, и дверь со щелчком открывается.

– Спасибо, мисс Мэтьюз. Пока вы можете идти.

Пока.

Когда я выхожу из полицейской машины возле моего коттеджа, тюлевые занавески миссис Джонс вздрагивают. Я спешу по дорожке, ругая себя за то, что не взяла телефон. Дверь заперта. Я звоню в звонок, вглядываюсь внутрь через щель для писем. Анна не открывает. Я барабаню в дверь кулаками, вымещаю на ней свою досаду, а потом опускаюсь на холодную каменную ступеньку, дрожа в своей тоненькой толстовке с капюшоном. Что же делать? Нельзя показываться на глаза миссис Джонс, которая забросает меня вопросами, если выйдет из дому. Прятаться кажется нелепым, но я прячусь, трусцой бегу за дом и выскальзываю через заднюю калитку в огород. В теплице холодно, как в морозилке, я сажусь на пол, скрестив ноги, и сырость пробирается сквозь тренировочный костюм. Проходит совсем немного времени, и задница у меня немеет.

Первым приходит Дэн. Я слышу тарахтение «Лендровера» и обегаю дом, заходя с фасада.

– Грейс, ты что, вышла пробежаться?

Я бросаюсь ему в объятия.

– Грейс? Ты вся дрожишь. Давай в дом.

Он ведет меня к дивану. Комья компоста крошатся с моих кроссовок на вычищенный пылесосом ковер. Я их не подбираю.

– Грейс, прости меня, пожалуйста. – Анна влетает в гостиную, все еще в пальто и ботинках.

– Я не могла попасть в дом, – едва не плачу я.

– Я ходила искать Миттенс.

– Что? – Я стремительно обвожу взглядом гостиную в поисках безотлучно находившегося здесь серого пушистого шарика.

– Когда ты уехала, пришла миссис Джонс и начала задавать вопросы. Я не хотела впускать ее в дом, поэтому стояла возле открытой двери. Миттенс прошмыгнула мимо меня. Я не смогла ее поймать.

– Миттенс никогда не выходит за дверь.

– Знаю. Должно быть, она увидела кролика или еще что-то.

– Что ты наделала, сука поганая? – Голос у Дэна тих и спокоен. Он делает шаг вперед.

Анна отступает к двери.