Мое намерение изменить мир предполагало поиск актуальных исследований и новых технологий по всему миру. Некоторые, относительно доступные, разрабатывались в США, некоторые, более недоступные лично мне, – в Японии, некоторые (кстати) – в Европе и даже (очень кстати) в Великобритании. Но для начала мне в любом случае нужна была визитка. И я записал короткое видео, в котором рассказывал, чего хочу добиться и как пытаюсь собрать свой Союз повстанцев, вместе с которым смогу переломить статус-кво. Так я впервые оказался на просторах социальных сетей. К тому же в моем распоряжении все еще оставалась съемочная группа Channel 4, чем я совершенно беззастенчиво и пользовался. Прямо сейчас несколько человек из нее находились в Шотландии и снимали моего собеседника.

– Расскажите о вашем исследовании подробнее, Мэттью!

Он пустился с энтузиазмом описывать ультрасовременные разработки, которыми сейчас занималась компания. Подсознательно я решил, что Мэттью примерно на десять лет старше меня, потом вспомнил, сколько мне лет на самом деле, и скорректировал оценку: он, вероятно, был лет на десять – двадцать моложе. Но эта энергия и отсутствие почтения покорили меня; через час я уже обожал его. Возможно, некоторую – незначительную – роль сыграло и то, что он согласился синтезировать для меня самый лучший голос.

Через несколько недель наша с Франсисом машина уже взбиралась по крутому склону к звукозаписывающей студии на краю окруженной полями загородной усадьбы. Съемочная группа уже ждала на позиции. Несколько обязательных дублей (мы записывали, как специальный лифт спускает меня из переоборудованной машины) – и мы уже внутри, знакомимся со звукорежиссером Оуэном. Он оказался отличным профессионалом и очень заботливым человеком.

Первая сессия длилась пять часов, и мы записали очень много материала. В перечне фраз, подготовленном CereProc для меня, использовались все возможные сочетания звуков, которые могли пригодиться в будущем. Такие же наборы готовили для коммерческих систем, например навигаторов. Помимо этого, у меня была своя подборка – реплики, которые я мог использовать целиком. Именно из-за них процесс и длился так долго.

– Если я правильно помню, наиболее полно это описывает просторечный термин… – далее следовал перечень подходящих окончаний фразы: от «провала» и «бардака» к «полной фигне» и «эпичной хрени», по мере ухудшения ситуации.

– Простите, у меня на записи посторонний звук. Не могли бы вы повторить еще раз? – попросил кто-то за кадром.

– У меня звук чистый, – возразил Оуэн.

– Это все из-за меня, – я узнал голос Мэтта, режиссера и продюсера фильма. Он звучал очень виновато. – Я рассмеялся.

Студия Pinewood, расположенная на окраине Лондона, известна как место съемок «Звездных войн» и фильмов о Джеймсе Бонде. Именно там Channel 4 снимала, как мы с Франсисом едем по Голдфингер-авеню. И именно там мое лицо должны были законсервировать и превратить потом в аватар высокого разрешения.

Аманда, директор Optimize3D, одной из бесчисленного множества тамошних компаний, приложила немало усилий, чтобы привлечь к сотрудничеству множество узкоспециализированных фирм. Объединив усилия и технические достижения, каждая в своей области, они могли создать для меня такой же аватар, какой создали для принцессы Леи после смерти Кэрри Фишер. Я умирать не собирался, чего нельзя было сказать о моих лицевых мышцах.

На студии есть огромный павильон, оборудованный для использования технологии захвата движения. В нем высокие потолки и хорошее освещение, но нет абсолютно ничего другого. И не нужно – все, что вы увидите потом в кадре, добавят на компьютере позже, даже если актеры превратятся в животных, инопланетян или инопланетных животных. Здесь записывают только то, как человек двигается. В моем случае потребовалась только направленная прямо в лицо камера. Она фиксировала движение точек – их было больше тридцати. Получились высокотехнологичные веснушки.

На то, чтобы нарисовать их на моем лице, ушло около часа. Занимался этим довольно крупный парень, один из лучших в мире специалистов (как сообщал надежный источник) по раскрашиванию лиц знаменитостей. Наверняка за этот шаманский ритуал ему платили невообразимые суммы. Выглядел процесс следующим образом: вооружившись маленьким тюбиком туши Max Factor (по его мнению, она подходила для этих целей лучше всего), он сверялся с детальной схемой на компьютере, включавшей все требуемые элементы, обмакивал кисточку в тушь, медленно подносил руку к моему лицу и с величайшей аккуратностью ставил точку. И так – больше тридцати раз.

Потом мне пришлось гримасничать, воспроизводя все выражения лица, известные человечеству, повторять бесчисленные фразы, выведенные на экран, и выполнять все приказания бестелесного голоса за кадром, принадлежавшего режиссеру. Когда все закончилось, мою боевую раскраску смыли, а меня перевели в кабину для фото в другом павильоне.

Снимок для паспорта – привычное дело, но меня ждал его апогей. Внутри кабины я оказался в шаре из направленных в одну точку камер – всего их было более пятидесяти, – делающих фотографии высокого разрешения. Специалист по мимике пробирался внутрь, инструктировал меня, как сделать то или иное выражение лица, и снова выходил. Потом все прожекторы гасли, начинался обратный отсчет, а потом включалась ярчайшая вспышка, после которой я на несколько секунд слеп. После процесс повторялся. И опять. И снова. И так тридцать с чем-то раз.

Конечно, спокойствие, наполнившее меня с осознанием того, что я наконец сохранил свою мимику – свою личность, – должно было бы стать главным воспоминанием о том дне в студии. Но оно прочно обосновалось на втором месте. Первое оказалось занято секундой, когда я, сам того не ожидая, смог взять в руки блестящий черный шлем Дарта Вейдера, хранившийся в кабинете одного из режиссеров. Тот самый, настоящий шлем: Дэвид Проуз надевал его на съемках пятого эпизода, «Империя наносит ответный удар». Это было невероятно.

Когда мы заехали на территорию Имперского колледжа и в поле зрения появилась Королевская башня, возвышавшаяся, как и положено башне, над всем кампусом, я почувствовал укол тоски по потерянным возможностям и по пути, на который я так и не ступил. Мне нравились академические знания. В каком-то другом мире я остался бы учиться там, никогда не стал бы мечущимся по всему земному шару консультантом, разменявшим науку на интеллектуальную проституцию. Получил бы вместо этого степень профессора робототехники и постоянную работу в университете, писал бы статьи в рецензируемые журналы, выстраивал репутацию в научных кругах – в общем, был бы настоящим ученым.

– Каково это – вернуться в университет, где вы когда-то учились?

Мэтт обратился ко мне, как всегда прячась за видоискателем камеры, закрывавшим большую часть лица. Видимо, ему нужен был крупный план. Я послушно перевел глаза на край камеры (Мэтт просил никогда не смотреть в объектив) и сказал ему правду.

– Я не был здесь больше тридцати лет, и как же здорово вернуться!

Теперь по всему кампусу были разбросаны робототехнические лаборатории; в две из них нам и предстояло заехать. В первой к моей руке должны были прицепить робота-сборщика, а потом включить его. Такое нельзя делать дома. На фабрике, впрочем, тоже нельзя: есть определенные правила безопасности, регулирующие это. Но мы направлялись в научно-исследовательскую лабораторию, а в лаборатории запретов не было.