Как следует из доклада командующего группой армий «Центр», наши диверсионные отряды не могут противостоять русским спец. отрядам и сами несут значительные потери в боестолкновениях с ними. И такой факт («значительные потери») приходится констатировать как горькую реальность.

…Руководствуясь вышеизложенным, Вам лично необходимо в срочном порядке, в сжатые сроки, активизировать работу в этом направлении с учётом всех моих ранее отданных указаний и распоряжений. Необходимо планировать операции по уничтожению русских спец. отрядов с собаками–минёрами. Именно полное уничтожение и не иначе…

(«Полное уничтожение» подчёркнуто красным карандашом).

Адмирал фон Канарис,

Берли н, штаб–квартира

Абвера.

«____» ноября 1941 г.

Ниже приписка, сделанная рукой шефа Абвера:

Объявить л/с диверсионных отрядов, что в случае успешного действия по разгрому русских спец. групп (отрядов) с собаками–минёрами особо отличившиеся будут представлены к награждению Железными Крестами и краткосрочному отпуску в фатерлянд. Командир данного отряда, кроме получения внеочередного звания, будет награждён Рыцарским Крестом[17].

Адмирал фон Канарис

Берлин, Германия

Штаб–квартира Абвера

«____» ноября 1941 г.

С Вашими указаниями ознакомлен. Все необходимые меры по уничтожению русских спец. отрядов с собаками–минёрами будут приняты немедленно.

Начальник Восточного

направления Абвера

генерал–лейтен ант

фон________________

Россия, Smolensk

«____» ноября 1941 г.

Одну атаку, слава Богу, отбили без помощи собак. Пэтээрщик оказался просто богом удачи и меткости. Поджёг‑таки два танка. С виду и не подумаешь, тщедушный конопатый солдатик. Заморыш какой‑то. Совсем пацан. А ты смотри – дело своё знает на «пять». Вот они, «голубчики», горят за милую душу! Любо–дорого посмотреть. Загляденье. Вот всегда бы так! Да только… Чудес на свете не бывает. И фронтовая удача – дама капризная. Везёт больше нахрапистым и настырным.

Вдруг клюнул носом парнишка–дальнобойщик. Будто решил прикорнуть минутку–другую в самый разгар боя, привалившись веснушчатой щекой к брустверу. И медленно, как бы нехотя, стал заваливаться на дно окопчика. Из‑под пробитой каски на тонкую грязную шею алой струйкой стекала кровь. Возле него суетился бестолково второй номер. Все почему‑то старался поднять его, подхватив безжизненное тело товарища подмышки. Да все только зря. А раскалённый хобот грозного ружья беспомощно задрался вверх, в мрачноватое неприветливое небо. Будто оттуда ожидал подмоги. Тщетно.

— Отставить, Петренко! – к нему подбежал сержант, помкомвзвода[18]. Он уже который день управлялся за взводного, убитого в первый же день, ещё на марше. – Ружьё, ружьё заряжай, раззява! Танки! Ну, живо! Я буду за второго номера…

Но все бесполезно. Головы им уже не поднять, куда там. Атакующие засекли ПТР и теперь поливали огнём окоп расчёта изо всех сил. Пару раз огрызнулся ПТР на другом фланге обороны и тоже затих под градом свинца. А танки все ближе и ближе. Ну, теперь все – хана им! Ой, мама дорогая! Смертушка лютая.

Невзрачный октябрьский день угасал. Немцы, видно, решили навалиться напоследок всеми силами на остатки полка – сколько ж можно топтаться на одном месте – и двинули все танки, что были у них на этом направлении. С флангов, ну никак не обойдёшь – сплошные минные поля. Извернулись русские: успели до заморозков понаставить противотанковых мин. Потому и приходилось штурмовать именно здесь. Будь они трижды неладны! Заразы…

Чёрные силуэты наступавших на фоне разгоревшегося за полем пожарища в полнеба выглядели особенно зловеще. Будто исполинские чудовища вынырнули из бушевавшего пламени и двинулись на них всей своей звероподобной армадой. И все нипочём этой чёрной рати. Нет на свете такой силы, чтобы одолеть её, окаянную. У неё вся силища, холера её побери!

Руки цепенели от ужаса, отказываясь стрелять. Стреляй не стреляй, всех не перестреляешь окаянных. Господи, да что же это за наваждение такое?!

Страх глумился, витал над окопами, парализуя мерзкой, липкой ручи щей волю и тело. Хотелось только одного: зарыться с головой в землю или лучше бежать отсюда, пока цел. Бежать, бежать без оглядки, лишь бы не видеть и не слышать рёв и грохот надвигающегося ужаса и зловещей силы…

— Ну все, наш выход, – мрачно процедил Никите майор. – Взрыватели проверил?.. Тогда давай Бурьяна, потом Леда пойдёт.

И улыбнулся краешком губ, тронутый преданным взглядом собаки, готовой по первой команде выполнить любое их приказание. – Твой день сегодня Леда–Победа. Твой черёд… Ну давай, лейтенант, не медли. Время…

Но кобель не двигался с места ни в какую. Что ещё за новости? Ведь на полигоне им не такой грохот устраивали, там был такой тар–тарарам, похлеще настоящего грохота боя, и ничего – шёл на «цель» как миленький, все ему нипочём. А здесь вдруг в критическую минуту в отказ? Ерунда какая‑то.

Бурьян ощерил клыкастую пасть и зарычал на них. Шерсть дыбом. Рассвирепел.

Во дела, елы–палы!

— Бурьян, да ты что, миленький? – пытался Никита смирить его гнев на милость, пригибаясь к нему в тесном пространстве траншеи. – Бурьяша, друг…

Бесполезно. Не хочет идти. Хоть ты тресни.

— Ладно, и не пытайся даже, – остудил пыл Никиты майор. – Он без неё никуда не пойдёт. У них все как у людей. Любовь… Поэтому – первой Леда. Затем, с интервалом, – Бурьян.

До Никиты не сразу дошло – Леда! Его Ледушка и… он на смерть должен послать её сам. Да такого быть не может! Леда! Ледушка! Никита бросился целовать её в морду, глаза, уши. И не мог оторваться от своей любимицы. Верил и не верил своим глазам, что расстаются они навсегда.

Лучше уж он сам. Сам! Ничего, ему не страшно… Пусть так и будет. Он сам пойдёт под эти проклятые танки! Только не она! У неё же скоро будут щенки. Забавные пушистые комочки. Таким вот крохотным живым комочком была она сама два года наз ад. Леда! Ледушка!..

А Леда, сознавая скорое расставание, лизала его лицо и не могла оторваться от своего ненаглядного Никиты. И глаза её были полны слез, но в них не было ни капли упрёка – прощай, Никита! Прощай…