– Вот теперь... – "приехали", хочу закончить я, но затмение уже сошло и слуха достигают тоненькие голоса детей:

– Мама, мамочка! Откройте!

– Упс, – вспыхивает Рада, запоздало закрывая ладонью рот. Вот именно, что "упс" это уже не в первый раз, звукоизоляцию нужно ставить однозначно. Не спорю, её эмоциональность сносит башню, но сдаётся мне, дети всерьёз начали подозревать папочку в рукоприкладстве.

– Мам, не бойся! Я здесь, – барабанит в дверь сын, напоминая о веренице мрачных сцен в моём собственном детстве, когда я также пытался спасти свою мать. Один раз даже успешно. Приехавшие на вызов испуганного ребёнка пожарники отвлекли внимание разъярённого отца на полыхающий в нашем дворе навес для дров. Правда, тем же вечером, когда до родителя дошло, чьих это рук дело, маме пришлось обратиться к старой шувани* Розе, чтобы унять мою боль. Младший брат Давид на тот момент ещё не родился и это единственное, что спасло меня от серьёзных травм. Я всё ещё являлся единственным наследником клана Золотарёвых.

Наверное, поэтому, по хребту ледяными ожогами проносится беспокойство, и становится тошно, до оскомины, до зуда в подреберье. Потому что хочу, чтобы Миро никогда не сжимал кулачки от бессилия, не имея возможности заступится за мать, а Мари твёрдо знала, что даже в цыганской семье женщина вправе требовать доброго отношения.

– Иду, птенчики, – пытаясь совладать с дрожью в голосе и одновременно запахнуть халат, отзывается Рада.

Ободряюще улыбаясь, целую голубоватую венку, пульсирующую на бледном виске жены, а руки уже тянутся к спущенным брюкам. Нужно пошевеливаться, натиск на дверь только усилился – дети мгновенно среагировали на подозрительные изменения материнского тона.

– Что за шум, а драки нет? – широко улыбаюсь, глядя в настороженные лица двойняшек.

– Почему вы кричали? – бойко выступает из-за спины брата Мари, взволнованно уставившись на растрёпанную мать и по обыкновению беззастенчиво игнорируя прозвучавший вопрос.

– Это вы первые шумели, – дипломатично замечает Миро, тут же поджимая нижнюю губу, чтобы дрожью не выдать, как он на самом деле напряжён.

– Меня напугала мышь! – экспромтом выдаёт жена, посылая виноватую улыбку замершему в дверях мейн-куну. Тот, похоже, от подобной наглости порядком ошалел. Во всяком случае, бездна негодования в янтарных глазах указывает именно на это.

– Именно, – киваю, приобнимая её за плечи, чтобы убедить детей в отсутствии злого умысла. – Мама испугалась, и мне пришлось её спасать.

– Так и было. Спасибо, мой защитник, спас. А теперь топай, мы дальше сами. – Рада укоризненным взглядом указывает мне на надетую задом наперёд футболку, на что я лишь пожимаю плечами. Вряд ли наших маленьких детективов заинтересуют подобные мелочи. Тем более что их вниманием благополучно завладел вальяжно развалившийся в ногах кот.

– Так ты дом охраняешь? – сердито выговаривает ему Миро, на что тот, мяукнув что-то явно нецензурное, мастерски прикидывается трупом. Беспроигрышный ход в любой непонятной ситуации. Жаль налоговая на такой финт не поведётся, я бы закосил.

– Хо-хо! – тоном Эллочки людоедки восклицает Мари, протягивая руки к мейн-куну, что в данном контексте переводится как: "Спокойствие, из этого бестолкового лентяя ещё не поздно выбить дурь или на крайний случай пустить на воротник". Наученный жизнью бедолага, едва уловив злодейские нотки в голоске юной хозяйки, благоразумно рвёт когти, неистово звеня подвешенным к ошейнику бубенцом.

Обменявшись с Радой проказливыми взглядами, мы дружно вздыхаем. Теперь на ближайшие полчаса ему погоня обеспеченна. Подставили мы Кастрюльку капитально. Жена, хмуря тонкие брови, уже приоткрывает рот, дабы прочесть сорванцам очередную лекцию из серии "даёшь уважение братьям нашим меньшим", но я настоятельно подталкиваю её к дверям.

– Иди в душ, мы пока пирог сварганим.

Ну как пирог – это, пожалуй, громко сказано. Скорее фруктовую лепёшку, которую дети по выходным готовят именно со мной, ведь Раду бы инфаркт хватил, узри она как наши чада уплетают ложками топленый шоколад и сахар. Да меня б самого ещё пару лет назад покоробило от одной мысли, чтобы встать у плиты, но уже в первый год их жизни многому пришлось научиться: и готовить худо-бедно, и посуду мыть, когда птичка вырубалась прямо во время завтрака, и колыбельную петь сквозь сон посреди ночи. Согласен, помогать женщине в домашних делах западло, увидит кто – засмеют, вот только оно того стоит. Да и псы недаром едят свой корм – никто не проскочит незамеченным в наш автономный мирок, ревностно обнесённый глухим забором.

Это на людях приходится поддерживать свой статус, а дома можно быть каким угодно: любящим, любимым. Самим собой. Вот только скользкая петля тревоги затягивает горло с каждым днём всё туже. Выматывает, особенно жёстко в ночные часы, когда под давлением смутных кошмаров, тянусь к соседней подушке, чтобы убедиться, что Рада никуда не исчезла. И под протяжный вой бодрствующих псов в черепной коробке тикает обратным отсчётом отведённое нам время.

– Пойдёмте, у меня как раз припрятана баночка "нутеллы", – улыбаясь, как ни в чём не бывало, беру дружно взвизгнувших детей за руки, а в голове навязчиво отсчитывает:

Тик-так... Тик-так...

Счастье не может длиться вечно.

Румны* – (цыг.) жена

Шувани* – (цыг.) ведьма

– Пап, а Мишкин-то скворечник больше нашего, – вполголоса тянет Миро, старательно пряча разочарование за возмущённым ором кота, имевшего неосмотрительность попасться ему в руки.

В отличие от своенравной сестры, сын уже успел уяснить одно золотое правило: несмотря на полное отсутствие обязательств, ребёнок не может настаивать на своём мнении, максимум, на что он вправе – донести его до родителя. Но эта навязанная покорность старшим мне самому сгрызла столько нервов, что в отношениях со своими детьми я стараюсь не перегибать. Что бы ни мнил о себе мой папочка, искреннее уважение строится в первую очередь на взаимности.

Так что придётся выкручиваться, – заключаю, вертя в руках фанерную конструкцию и мысленно откручивая голову соседу-выпендрёжнику. На языке из допустимого одни междометия, хоть бы лишнего при Миро не ляпнуть. Хватит с него знакомства с "дядей Жекой", с лёгкой подачи которого едва лишившийся бубенцов мейн-кун обзавёлся позорной кличкой "Кастрюлька". Повезло сами дети в истоках сего термина копаться не стали – попробуй, объясни пятилетке для чего пытать животное оскоплением.

– Не в размере счастье, – ерошу ладонью тёмные вихры сына, параллельно прикидывая как можно реабилитироваться в его глазах, да так, чтоб не сильно шокировать самих пернатых. Я ведь сейчас хоть теремок отгрохать готов, но тогда единственному в нашем дворе хлипкому саженцу точно кранты. Поэтому, пожалев детскую психику, внимательно оглядываю стеллажи в поиске альтернативы. – Вот доведём до ума наш дворец, скворцы за него ещё драться будут.