Фидельма на минуту задумалась.

— Ты прав. У меня как-то мысли путаются. Ты совершенно прав, Эадульф.

Эадульф грустно улыбнулся.

— Кроме того, я обнаружил, что Ательнот не совсем солгал нам насчет застежки.

— Как это?

Эадульф протянул руку. На ладони у него лежала маленькая серебряная застежка, сработанная с необычайным мастерством — каждый завиток и закругленье узора были украшены эмалью и самоцветными камнями.

Фидельма взяла ее, подержала, повертела в пальцах.

— Вне всяких сомнений, это ирландская работа, — сказала она. — Где ты ее нашел?

— Когда брат Эдгар, лекарь, раздел Ательнота, чтобы осмотреть труп, мы нашли на нем маленький кошель, привязанный к телу кожаным ремешком. В кошеле же не было ничего, кроме этой застежки. Ах да, и еще клочок пергамента с какими-то греческими письменами.

— Покажи.

Эадульф, несколько смущенный, протянул ей обрывок пергамента.

— Я не настолько хорошо знаю греческий, чтобы разобраться в этом.

Глаза у Фидельмы заблестели.

— Любовные стихи. «Любовь потрясла мое сердце, точно горный ветер, который валит дубы». Коротко и просто. — Она тихонько вздохнула. — Всякий раз, когда нам кажется, что мы раскрыли тайну, она становится только глубже.

— Как же так? Ведь это проще простого. Застежка — та самая, что Этайн обронила, и которую, по словам Ательнота, он собирался ей вернуть — и не нашел, когда привел нас в свою келью, чтобы показать ее нам. Не менее очевидно, что он писал какие-то любовные стихи Этайн, дабы снискать ее милости, как сообщила нам сестра Гвид.

Фидельма взглянула на Эадульфа. В глазах ее была тревога.

— Коль скоро эта застежка — та самая, которую обронила Этайн, а Ательнот намеревался вернуть ей, почему он хранил ее в кошеле прямо на теле? И с любовными стихами? Ясно, что застежка была на нем в то самое время, когда он у нас на глазах делал вид, что ищет ее? Если так, то Ательнот опять лгал. Но с какой целью?

Эадульф улыбнулся.

— Потому что был влюблен в Этайн. Он писал ей эти любовные стихи. Возможно, он хотел сохранить застежку на память. Люди влюбляются в вещи, принадлежащие тем, к кому они питают страсть. Иногда они переносят свою страсть на вещи.

Глаза у Фидельмы прояснились.

— На память! До чего же я глупа! Кажется, ты подвел нас на шаг ближе к истине.

Эадульф бросил на нее недоумевающий взгляд, не понимая, язвит она или нет.

— В библиотеке Сиксвульф читал греческие любовные стихи. И он спросил у нас, обмениваются ли любящие подарками. Понимаешь?

Эадульф был в полном недоумении.

— Я не понимаю, как это может нам помочь. Ты хочешь сказать, что Сиксвульф убил Ательнота?

— А потом утопился в бочке с вином? Подумай еще раз, Эадульф!

Она вскочила на ноги, вскрикнула и покачнулась. Эадульф взволнованно схватил ее за руку, и в течение мгновения они стояли, дожидаясь, пока она справится с головокружением. Потом она оживленно заговорила:

— Пойдем в винохранилище и осмотрим бочку, из которой исчезло наше третье тело. Должно быть нечто, что, как мне кажется, Сиксвульф хотел бы показать нам.

— Тебе это по силам? — встревоженно спросил Эадульф.

— Конечно, — резко ответила Фидельма. Потом она замолчала, и улыбка мелькнула на ее лице. — Да, по силам, — проговорила она уже мягче. — Ты прав. Лекарство было горькое, но головная боль прошла. У тебя есть к этому дар, Эадульф. Из тебя вышел бы прекрасный аптекарь.

В винный погреб Эадульф повел ее кратчайшим путем — по лестнице из монастырской кухни. Знай Фидельма об этом, не пришлось бы ей потратить столько времени на поиски пути через катакомбы. Пока они шли через кухню, по-прежнему наполненную сильными запахами, среди которых преобладала неизбежная вонь прокисшей капусты и пряный дух разных трав. Фидельма задержала дыхание. Запах преследовал их, когда они спускались по каменной лестнице в винные подвалы.

Фидельма пошла прямо к той самой бочке и нашла табурет, с которого заглядывала в бочку. Миг — и она уже снова стояла на табурете, а Эадульф обеспокоенно следил за ней, высоко подняв масляную лампу. Света она давала куда больше, чем свеча, с которой Фидельма спускалась в подземелье в прошлый раз.

В бочке не было ничего зловещего, только темная жидкость — вино.

Фидельма, всматриваясь, перегнулась через край. В черно-малиновой густой влаге не было ничего видно. Она обернулась и оглядела длинный шест, стоящий рядом, вероятно для измерения количества жидкости в бочке, судя по делениям. Она взяла шест и опустила его в бочку, шаря им на тот случай, если тело опустилось на дно.

И ничего не нащупала. В бочке не было ничего, кроме того, чему там полагается быть. От запаха вина у нее слегка закружилась голова.

Фидельма спустилась с табурета и обошла вокруг бочки. Потом остановилась и потрогала дубовые плашки. С одной стороны бочка была мокрая. Она понюхала кончики своих пальцев. Пахло только вином.

— Посвети мне на пол, — велела она.

Эадульф послушно опустил лампу.

На полу была лужа, и от нее шел след — как будто что-то волочили.

— Наш друг вытащил тело из бочки с этой стороны и потащил его… вон туда. Пошли.

Она решительно двинулась по неровному следу, оставшемуся на плитах.

Эадульф шел за ней по пятам.

На пыльном известняке пола виднелись две полосы да иногда мокрые пятна. Кто-то волочил исчезнувшее тело, держа под мышки, так что ноги трупа оставляли следы на полу.

Следы вели прочь от главной усыпальницы к проходу, прорубленному в известняковой скале и столь узкому, что двое в нем с трудом могли идти бок о бок. Фидельма шагнула было туда, но, к ее удивлению, Эадульф удержал ее, положив ей руку на плечо.

— Что такое? — спросила она.

— Мне говорили, что этот проход ведет к одному из самых посещаемых мужских defectora, сестра, — ответил Эадульф.

Даже при красноватом свете лампы было видно, что он покраснел.

— К отхожему месту?

Эадульф кивнул.

Фидельма фыркнула и вернулась к проходу.

— Увы, у меня нет возможности пощадить их скромность, да и мою собственную. Этим путем наш убийца тащил тело Сиксвульфа.

С покорным вздохом Эадульф двинулся за ней. А она поспешала вперед по узкому ходу в скале.

Ход казался бесконечным.

Спустя некоторое время Фидельма остановилась и прислушалась, пытаясь понять, что за странный звук насторожил ее.

— Что это?