спустились к берегу, князь не осмелился продолжить неприятный разговор, а я потянул паузу, делая вид, что всецело поглощён речным пейзажем.

— И так… — не выдержал он.

— Хорошо как у вас! Особенно по весне, когда на деревьях свежая листва. На юге всего этого мне не хватало. Да вы не волнуйтесь, Иван Фёдорович, для общества я воскресать не собираюсь, иначе первым делом объявился бы к Александру Павловичу Строганову или к супруге. Своей. Вашей.

— Отчего же не поступили так?

Я присел на борт лодки, вытащенной из воды.

— Главным образом, из-за Аграфены Юрьевны. Да-да, щажу её чувства.

— Эх, Платон Сергеевич… Мы живём замечательно, о вас она ни разу дурного слова не сказала, печалилась, в особенности в первый год. Потом пришло смирение.

— Охотно верю. Запомните, тот Руцкий действительно умер. Из османских земель вышел совсем другой человек, отнюдь не только внешне. Главное же — она правильного православного воспитания. Сочтёт, что венчание и сожительство с вами при живом муже покрыло её смертным грехом, легло несмываемым позором на неё и проклятием на нашего сына и наших дочек. Посему моё нежданное воскрешение, тем паче в столь неприглядном виде, не уменьшит её скорбь, а испортит ей всё. Так что увольте, остаюсь в усопших.

— Тогда зачем вы здесь? Хотели сына увидеть? В деньгах нуждаетесь?

— Вы ответили сами на оба вопроса, Иван Фёдорович. Ни к кому более за деньгами обратиться не могу, ибо другие не заинтересованы хранить моё инкогнито. Вы как никто другой поможете тайну сберечь. К тому же предпочли бы, чтобы ни вчера, ни в будущем я не попадался вам на глаза.

— Сударь! Что вы себе позволяете? — вскинулся фельдмаршал. — Зачем обвиняете меня в низости? Вас не было столько лет! Я искренне горевал о вас, заботился о ваших вдове и детях…

— Полноте, Иван Фёдорович, — перебил я его. — Пардон, мои учтивые манеры пострадали за годы плена. Заверяю: никто и ни в чём вас не винит. Однако, побывав в аду, я разучился поддерживать куртуазные беседы и говорю прямо: до вчерашнего дня ваша жизнь была много проще. И вы не посмеете это отрицать. Поэтому давайте сведём наше общение au minimum.

— Простите… — опомнился князь. — Так что вам угодно?

— Немного. Содержание, паспорт городского обывателя. Со своей стороны обещаю не докучать, за сыном и дочками наблюдать издалека и не столь неловко как вчера.

Паскевич честно рассказал, что доверительно управляет финансами Аграфены Юрьевны, наследовавшей имения и под Смоленском, и под Нижним Новгородом. От поместий, а также капиталов, умело вложенных ещё при покойном премьере, доход превышает два мильёна рублей в год.

— Столько не надобно, но слышать отрадно.

— Простите, но я не смогу достать мильён наличными. Оттого, что я распорядитель, не вправе же забирать деньги как заблагорассудится. Пятьсот тысяч, не более.

Я согласился. Новые российские рубли, введённые взамен обесцененных Пестелем, получили большую крепость, нежели при Александре Павловиче. Посему полмиллиона — весьма изрядная сумма.

Несколько успокоились, фельдмаршал рассказал о неожиданной опале. Оказывается, и камарилья императора, и думское большинство начали опасаться Паскевича, способного поднять и повести за собой войска, как случилось при подавлении бунта и при отправке Шарлотты в монастырь. Авторитет князя велик. При нём прозвучало «Крымнаш!», иронию поймут только русские и украинцы, пережившие 2014 год.

— Потому что нет войны, оттого вас и не зовут, Иван Фёдорович. Годков-то вам сколько?

— Пятьдесят семь.

— А Ермолову, который в фаворе, шестьдесят шесть. Он в Госсовете, стало быть — в почётной отставке. Других заслуженных полководцев в России просто нет. Так что, случись серьёзная заваруха, премьер, царь и Дума живо о вас вспомнят, призовут как Кутузова император Александр.

— Доживу ли, — Паскевич с долей уныния во взоре глянул на дальний берег Сожа. Как ни роскошно здесь, старый вояка не хотел до могилы созерцать гомельские пейзажи. — Расскажите свою одиссею, Платон Сергеевич.

— Извольте. Татары подобрали меня без памяти, приняв за британского офицера-наёмника Джонатана Чипмена. В Кефе пришёл я в себя, догадавшись, что до поры лучше оставаться англичанином, нежели признаться в истинном имени и звании. Болел долго, пустую глазницу немилосердно жгло. Думал, начался антонов огонь, но Бог миловал, зажило всё со временем. Турки и татары злобствовали весьма; не могли смириться с утратой Крыма, понимая, что это надолго.

— Хочется верить, что навсегда, — вставил князь. — Неужто жертвы напрасны?

— Моё русское происхождение вскрылось в Константинополе. Некий англичанин лейтенант Гладстон, хорошо знавший Чипмена, сумел вывести меня на чистую воду и с преспокойной душой отдал османам на съедение.

— Христианин? — изумился Паскевич.

— А то как же. Ужасы следующих лет и описывать не буду. Тело покрыто рубцами горше чем лицо. Жизнь стала чуть легче, когда меня продали на юг Анатолии, к одному бею, желающему для сыновей европейского образования. Мне же поставил условие: принять ислам.

Фельдмаршал с ужасом и недоверием глянул на странную шапку Строганова. Неужели? Крещение иудеев или магометян в православие встречается, хоть и редкость это, а наоборот…

— Я не скажу, что отрёкся от Христа. Чтение Корана на многое мне открыло глаза. Мусульмане верят в Бога единственного, мало чем отличного от нашего Бога-отца. Исса, как они произносят имя Иисуса, у них в числе почитаемых. Оттого понял я, что нету разных богов у народов, есть разное постижение божественной сущности.

— Странные вещи вы говорите. Под знаменем Пророка и с Кораном в руках они стремятся изничтожить христиан!

— Жаждут войны и захватов султаны, шахи, белербеи. Народ в их разумении — послушное стадо, ислам должен прибавлять ему покорности. В общем, как "истый мусульманин", я отправился в хадж по святым местам, включая Иерусалим. Оттуда в Газу, где смог сесть на английское судно, идущее на острова. Думал, в Лондоне найду того лейтенанта Гладстона, памятного по Константинополю. Увы! При скудости средств, что были в наличии, за месяц я лишь узнал, что в метрополии его нет. Куда делся подлец, мне не ведомо. Наконец, встретил моряков из «Скоттиш стимшипс», они помогли вернуться. Инкогнито до поры до времени не раскрывал, а когда увидел номер «Московских ведомостей» со светской хроникой, понял — и в дальнейшем не буду. Сознавал, спору нет, что Аграфена Юрьевна может считать меня погибшим и быть свободной в деяниях. Но ваш марьяж меня потряс, возмутил, не буду