Когти сипухи рванули его, доставая до плоти сквозь перья. Филина подняло над травой, бросило. Ардион готов был сражаться насмерть – только ради того, чтобы отец оставил его в живых, и Верн чувствовал, как эта опаляющая решимость бросает брата в атаку. Чудом сумев извернуться, Верн отбил новый удар Ардиона, затем, взлетев, упал и вцепился клювом в его правое плечо и рванул с такой силой, что потемнело в глазах.

В следующий миг Ардион обернулся человеком, сделал несколько шагов в сторону и вскинул здоровую руку, формируя заклинание. Его лицо заливалось смертной бледностью, на плече пролегли глубокие полосы ран, бледно-голубая рубаха отяжелела, напитываясь кровью.

Сейчас был самый подходящий момент для победы. Сейчас можно было ударить с такой силой, что голова Ардиона покатилась бы по лужайке – тогда отец был бы доволен. Тогда он простил бы Верна и позволил Антии уйти. Тогда Верн встал бы на вершине пирамиды, чтобы встречать падающих таллериек взглядом обоих глаз, наполненных смертоносной лазурью.

– Сражайся, – должно быть, Ардион хотел кричать, но с его губ сорвался только хриплый шепот. Он сам сделал бы именно так – убил Верна, разметал бы его по саду. Тогда отец дал бы ему свободу от иномирянки, которая в прямом смысле слова свалилась на его голову. – Сражайся!

Верн почувствовал такую жалость и такую боль, что горло стиснуло спазмом. Он даже о своих ранах забыл – пламя, которое их наполняло, потеряло силу и улеглось.

– Я не буду сражаться, – произнес Верн, опустил руки и добавил, не сводя взгляда с лица Ардиона: – Я не буду убивать брата, чтобы потешить бога.

Солнечный Кормчий смотрел неотрывно, и лик его был ясен. Он уже знал, чем все это кончится. Правая рука Ардиона обвисла плетью, и лазурный шар заклинания, который клубился на его левой ладони, все никак не мог обрести форму.

– Он никогда не насытится, – продолжил Верн, глядя брату в глаза. – Ему всегда будет недостаточно. Ты все еще хочешь кормить его тьму своей душой?

Голова отца едва заметно дрогнула – он бросил взгляд в сторону дворцовых ступеней, и Верн увидел, как по ним спускается Антия. Такая же белая и неживая, как Ардион, она делала шаг за шагом – как кукла в балагане, которую ведет хозяин.

Лефер, должно быть, предполагал, что она не вернется. Что никто из них не вернется. Сейчас отец поднимет руку, и здесь останется только пепел.

За спиной охнул голем. Микелла на его плече разразилась нервным писком.

Жемчужина на груди Антии наливалась пульсирующим серебряным светом, словно в ней зарождалась звезда ярче любого солнца. Верн подумал, что это подарок гарвелина привел иномирянку сюда.

Одолеть врага? Исцелить друга?

Верн почувствовал, как боль покидает спину, которую располосовали когти сипухи. Раны затягивались. Он взглянул на Антию: ее глаза были темными и неживыми, словно мутное стекло. Ему казалось, что за этой мутью поднимается ледяная вода. Настоящая Антия была не здесь. Солнечный Кормчий издал негромкий странный звук, и Верн с ужасом понял, что отец смеется.

Он слышал смех отца пять с половиной лет назад, за мгновение до того, как корона слетела с его головы, и сипуха бросилась в бой.

Там, где только что шла Антия, вдруг поднялась волна. Вздыбилась до небес, хлестнула по облакам и с грохотом обрушилась к ладье. Мир наполнило ревом шторма. От солнечного утра не осталось и следа. Удар был таким, что деревянное крошево веером разлетелось по сторонам. Сад смело, дворец рассыпался на кирпичи, как игрушечный; захлебываясь соленой водой, Верн пытался взлететь и не мог.

Кругом была вода – она нещадно била, тащила, швыряла все, что попадалось на ее пути. Там, где только что был отец, разлился нестерпимо яркий свет и погас. Солнечного Кормчего нельзя убить – но сейчас сила, заключенная в жемчуге, сумела пусть на время, но сокрушить его.

«Жемчуг, да, – подумал Верн, отчаянно пытаясь схватиться хоть за что-нибудь. – Все порождения морей и вод подчиняются Кракену».

Мимо пролетела Микелла – мышь верещала, размахивая лапками, и сгинула в мутной воде. Верн рванулся вверх, увидел, как Ардион пытается плыть и гребет одной рукой, – и тогда тьма окутала его и смяла. Последним, что увидел Верн, был алый край отцовского плаща – сброшенный, ненужный: вот он вздымается пузырем, наполненный водой, и опадает. А потом стало совсем темно.

Он опомнился, когда понял, что уже не барахтается на волнах, а идет – по дороге, выложенной шестиугольными мраморными плитами. Повязка сползла с глаза; механически вернув ее на место, Верн поморгал и увидел прямо перед собой громадину пирамиды.

Аш-Нанзунд? Но как?

Пирамида была беломраморной с золотой вершиной и сверкала на солнце так, что было больно смотреть. Кусты роз рядом с ней цвели так пышно, что казалось, будто основание пирамиды утопает в крови.

Верн обернулся. Антия лежала на дороге, и от ее тела расплывалось грязное мокрое пятно. К плечу прилип растрепанный розовый бутон. Голем пытался подняться и снова падал. Крошечное тельце Микеллы распласталось чуть в стороне, но она была жива: белый животик поднимался и опускался.

Они живы. Верн нахмурился, просчитывая ситуацию: жемчужина гарвелина выпустила волну и проколола пространство, сработав как зеркало: выбросила их прямо к пирамиде Аш-Нанзунд. Что бы они, интересно, делали, если бы Антия не наступила на осколок на поле диких зеркал и не провалилась к Дохлому морю?

Верн усмехнулся, а затем рассмеялся. От пирамиды к ним уже бежали жрецы, все были вооружены кривыми боевыми мечами, и Верн почти почувствовал, как лезвие отделяет его голову от тела.

Он вскинул правую руку, указал на повязку и прокричал:

– Вы видите, кто я?

Первые бегущие остановились, едва не упав. Верн с облегчением заметил, что жрецы опустили мечи. Вот и отлично: народ в Арх-Амане всегда был мирным и спокойным, и с ним можно было вести любые разумные переговоры.

– Вы слышали о том, что Солнечный Кормчий повержен? – спросил Верн. Должно быть, бомба, взорванная в пирамиде, напугала бы жрецов меньше: кто-то ахнул и зажал ладонью рот, кто-то провел пальцами по лбу, отгоняя тьму. Теперь должен был появиться тот, с кем придется говорить дальше, и он выступил вперед – высокий, смуглый, тощий, словно щепка. Почему-то Верн подумал, что этот жрец с трудом переносит жару.

– Мы видели вспышку на месте его ладьи, – произнес жрец. – Тонкий, ослепительно яркий луч, который поднялся до небес. Солнечный Кормчий пал?

Верн кивнул. Отца невозможно было убить, волна лишь разрушила ладью и налила соленой воды ему в рот, но жрецы об этом не знали, и Верн понимал: опомнившись, Солнечный Кормчий бросится сюда. У него ведь не одна ладья.

И лучше им к этому моменту оказаться как можно дальше от пирамиды.

– Скажи, филин, что теперь будет с миром? – Голос жреца дрожал, словно тот готов был расплакаться.

Верну захотелось рассмеяться. Оставалось блефовать – в тюрьме он отлично постиг это искусство.