Сначала нас эвакуировали в Вологодскую область, потом в начале лета 1942 года мама завербовалась работать на завод имени Сталина, и мы переехали в город Молотов (бывшую и нынешнюю Пермь), а оттуда глубокой осенью перебрались к старшей сестре отца, сосланной еще до войны с семьей на пятнадцать лет в Томскую область в тайгу. Там мы прожили два года».

За всю войну никаких вестей от отца не было. Но даже когда окончилась война, родные ждали и надеялись, ведь он же не числился погибшим, на него не приходила похоронка. Он был, как и многие, – «без вести пропавший». Чудеса случались, но здесь его не произошло. В апреле 1948 года пришло извещение из Дзержинского райвоенкомата Ленинграда: «Ваш муж рядовой Федулов Дмитрий Тимофеевич, уроженец Ленинградской области, деревня Волково, находясь на фронте, умер в германском плену 24 ноября 1941 года». Больше ждать и надеяться было уже не на что…

И, наконец, самая последняя информация – из Центрального архива Министерства обороны. Согласно ей, рядовой Дмитрий Тимофеевич Федулов попал в плен 14 сентября 1941 года под Гатчиной. Погиб в плену 24 ноября 1941 года, находясь в шталаге VIII E (308) – немецком концентрационном лагере для военнопленных в городке Нойхаммер (после Второй мировой город вошел в состав Польши и получил название Свентошув). Лагерь этот был создан еще в апреле 1941 года на территории VIII военного округа Германии и предназначался для приема советских военнопленных.

На памятном камне, установленном на месте лагеря, указано, что здесь погибло двадцать тысяч пленных советских солдат. Одним из них был и Дмитрий Федулов из деревни Волково ленинградской земли…

Нет ничего приятнее, чем получать добрые отклики от читателей. Один из них пришел автору этих строк от Лидии Анатольевны Деминой в ответ на публикацию о замечательном учителе Николае Павловиче Галицком – выпускнике педагогического техникума имени Ушинского, существовавшего в Петрограде – Ленинграде в 1920-х годах.

«Наша мама, Кузикова (Сотова) Татьяна Матвеевна, заслуженный учитель РСФСР, окончила тот же техникум имени Ушинского в 1927 году. Она много рассказывала об этом удивительном „сангаллийском братстве“, о своей юности, о деревне Каложицы, в которой она родилась и выросла. С 1940 года мама работала в Волосовской средней школе. Являлась передовым учителем, большим энтузиастом своего дела…

Когда мамы не стало, мы, разбирая ее архив, обнаружили рукописи ее воспоминаний. Читать их очень увлекательно. Написаны чудесным языком, очень живо и ярко.

Немного о себе. Я тоже учитель. Работаю в той же школе № 1 города Волосово, где много лет проработала моя мама. Занимаюсь краеведением. Руковожу музеем истории школы».

Ниже мы публикуем отрывки из этих уникальных воспоминаний.

Наша деревня

Я родилась 15 января 1907 года (по старому стилю) в деревне Каложицы Ямбургского уезда Яблоницкой волости Петербургской губернии. Отец – крестьянин Матвей Алексеев Иванов (тогда так писали). Алексеем звали моего деда, Иваном прадеда. Мать – крестьянка соседней деревни – Евфимия Егоровна. Предками моих родителей были тоже крестьяне, жившие на оброк. Оброк платили помещику-немцу, проживающему в имении Каложицы.

У отца был брат Филипп, летом они вели хозяйство в деревне, на зиму отец (мой дед) посылал их на заработки в Питер. В хозяйстве было две лошади – на них братья уезжали на заработки. Дома оставались две невестки (моя мама и жена дяди Филиппа), да дед с бабушкой. Деда не помню. Но говорят, это был очень властный, скупой и по-своему хозяйственный мужичок.

Машин в хозяйстве не было. Все приходилось делать руками (пахать землю, косить, убирать хлеб, молотить и прочее). В страду, то есть в пору уборки хлеба и до молотьбы дед ложился спать на голую скамейку, чтобы не проспать, будил всю семью в 3 часа утра идти на гумно обмолачивать хлеб. К 6 часам утра свекровь готовила завтрак. Приходили усталыми, ведь снопы надо было обмолачивать вручную. Снопы с зерном, высушенные в риге, били по так называемому козлу, зерно осыпалось, обрывались и колосья с зерном. Потом их молотили цепами, т. е. колотили деревянными колобашками, привязанными к длинным палкам. Колотить надо было в определенном ритме. Получалась очень веселая музыкальная дробь, под которую неунывающие ребятишки плясали.

Позавтракав, шли сразу в поле убирать хлеб. Перерыв на обед с 12 до 2, потом снова в поле до заката солнца. Мы, дети, рано приучались к этому тяжелому труду…

Весь уклад деревенской жизни был иной. Деревянные дома по большей части были покрыты соломой. Только у богатых – железом.

Помимо дома были амбары, куда складывали обмолоченное зерно, которые закрывались непомерно большим ключом. Он так и назвался – «амбарным». К дому (избе) вплотную примыкал двор, чаще всего сделанный из камня с маленькими окнами в конюшне и хлеву для коров, с очень толстыми стенами. Сарай для сена и соломы и гумно для обмолота хлеба. На речке, которая протекала посреди деревни – черная баня. Баня и гумна были не у всех крестьян. Обычно бедняки их не имели, и мыться, и обмолачивать хлеб договаривались у соседей.

У нас были все постройки. Семья не была богатой, но по-крестьянски трудовой, обеспеченной, что в годы советской власти называлось «середняцкой».

Дом состоял из двух половин (2 избы), соединенных сенями. В одной половине, большой и светлой, жили летом, в другой, меньшей, поэтому более теплой, зимой. Большая русская печь занимала почти четвертую часть всей площади избы. Деревянная кровать (перед революцией – железная с никелированными шариками) стояла у одной стены, вдоль другой – лавка. Она раньше приходила и около другой стены, но потом откуда-то появились стулья и одна лавка была снесена. Комод и зеркало над ним. Это уже признаки городского убранства. В углу иконы, перед которыми в праздники зажигалась лампада. Для освещения керосиновая лампа. Сначала помню совсем маленькие – семилинейные, потом и пятнадцати. Это уже была роскошь.

Детство

Отец умер рано. Ему было всего 32 года. Отчего умер – не знаем. «Что-то болело внутри» – так говорили. Думаю, что надорвался, ворочаясь с тяжелыми камнями, которые убирали с поля, свозили к дому и из них строили толстенные стены для двора, конюшни и хлева. Эти стены зимой покрывались инеем, в них всегда было темно и парно (окна были маленькими). Считалось, что скотине и этого достаточно.

Сестра родилась через два месяца после смерти отца. Горе матери было велико. Остаться крестьянке летом, в разгар полевых работ одной с маленькими девчонками, когда весь труд был ручной – это очень тяжело. Я помню, она говорила: «Иду с поля, в глазах темно от слез и усталости». Но надо было жить, работать, поднимать детей. Из восьми детей, бывших у матери, мы с сестрой остались две: я предпоследняя и сестра последняя…

После смерти отца у нас в доме появилась бабушка, сестра моего деда по матери. Бабушка приехала из Питера, где прожила в прислугах у купцов, торговавших рыбой, 20 лет. В это время деревенские девушки обычно на лето уезжали в город на заработки, поступали в прислуги к господам, конечно, не очень богатым. Эти господа на лето приезжали в деревню на дачу, снимая для этого свободную крестьянскую избу.