– Шесть коней, княже?

– Ну да, я же возьму с собою двух своих дружинников. Бояр, в общем. У меня в становище ещё с десяток отроков, но я же не прошу коней и для них, Овлур, я же понимаю…

– Нет, я могу вывести только тебя, княже.

Игорь нахмурился. Не много ли он на себя берет, толмач? И в глаза перестал глядеть…

– Разве не всё ли едино, что одного вывести на Русь, что трёх?

– Трёх не могу, княже.

– А я могу бежать только вместе с дружиной моей – ну, с теми двумя…

– Нам не миновать бросить коней и прятаться, княже. Двум от погони, да и от пограничных разъездов легче укрыться, чем четырём.

– Ты за кого меня принимаешь, толмач, – за княжича-несмышлёныша?

Толмач промолчал, уставившись на кошму пола.

– Ладно, поговорили, и будет. Что-то меня на сон клонит, – заявил Игорь и в самом деле зевнул.

Лавор, однако, не сделал и движения, показывающего, что собирается уходить. Игорь возмущённо воззрился на него, однако не успел открыть рот, как Овлур с несчастным видом быстро прошептал:

– Нельзя брать с собою Ставра и Незная. Великий хан Кончак разрешил бежать тебе одному.

– Что?!

– Великий хан говорил, что не настаивает на выкупе в две тысячи: его ведь пришлось бы разделить между многими ханами. С тебя он возьмёт двести гривен (за тот скот, что пришлось отогнать Чилбуку) и сто пятьдесят за молодого Владимира. Вдобавок за коней его ханских, для побега потребных, – недорого, по-божески. А Владимира с женою, своей, ханской дочерью, отпустит, когда от тебя гривны привезут. Только ты должен молчать и об этой вашей сделке.

– Промолчу, а то как же? – скрипнул Игорь зубами. – Уж промолчу.

– Только имей в виду: если – не дай того Бог! – тебя поймают, великий хан за тебя больше не вступится. Если пленник бежит и его изловят, у нас такового казнят, чтобы иным неповадно было, а всех других, что с ним сидели, заковывают и держат с жесточью великою, уже без всяких послаблений. Меня, если схватят нас кыпчаки из другой орды, Кончак тоже не станет выручать.

– Куда ни кинь, везде клин, – проворчал князь Игорь. – Вот уж хитрозадые вы все какие! Никому нельзя верить.

– Ты и сам бы про сие догадался, княже, что я действую по поручению великого хана, – с каким-то даже укором поднял глаза на князя Лавор, – если выпил бы сегодня поменьше вина и если бы дал себе труд задуматься: отчего бы это я, решившись помочь тебе сбежать, обрекаю на смерть или на рабство всю свою семью?

Игорь в свою очередь опустил глаза. Ему-то как раз наплевать было и на судьбу этого полукосоглазого, и на судьбу его косоглазой семейки, однако показывать своё равнодушие было нельзя.

– Да уж, не подумал я! А когда поедем? И как обманем сторожу?

– Поедем уже через два дня, когда вернётся войско с Кончаком. Сегодня прискакал скорый гонец от него. Великий хан идёт неспешно, бережет полон. Когда приедет, будет всеобщий той, и я тогда… – и Лавор подвинулся на кошме, чтобы приблизить свои уста к уху князя Игоря.

Утром князь Игорь убедился, что слух о возращении половцев с полоном дошел и до других русских пленников. После завтрака вдруг полил ливень, ни о какой охоте не могло быть и речи. Поскучав с русичами, язык которых он понимал с пятого на десятое, Буртас, странным образом стеснявшийся русского конязя, увёл Овлура в юрту для сторожи, пообещав угостить кумысом.

– Беда, князь, беда, – зашептал конюший, и князь, вообще старавшийся не приглядываться к оборвавшимся и покрытым грязью товарищам по плену, увидел, что на нём лица нет. – Войско злого Кончака возвращается. Говорят, что великий хан злобствует, что не удалось взять Переяславль, и теперь сорвет злобу на пленниках, всех нас перебив, а кто говорит, что и разноличными пытками замучит.

Игорь помолчал. Потом прошептал:

– Мне тут один половецкий муж обещал помочь убежать за большие куны, но только одному. Я же ему, други, ответил: «Я славы ради и на поле битвы от дружины не бежал, и теперь не вздумаю пойти неславным путем». В общем, я отказался. Как же мне, свою шкуру спасая, вас, дружину мою, оставить?

Конюший опустил голову. Молодой Незнай, лицом совершенно не похожий на старого Рагуила, посмотрел на князя с таким выражением, будто тот предложил ему сейчас же и вместе бежать на Русь. Игорю Святославовичу стыдно стало смотреть в горящие на измазанном лице глаза юноши, и он повторил:

– Ваша судьба – и моя судьба, други.

– Нет, так неправильно, княже. Коли можешь бежать, беги, – медленно, будто и себя самого в сказанном убеждая, произнёс конюший. – Что доброго для Руси в том будет, если и ты погибнешь, и мы? А на воле если окажешься, сумеешь и для нашей свободы постараться, это коли живы останемся.

– Бежать мне одному – неславною тропою бежать. Лучше уж я вместе с вами погибну, а княжеской чести не уроню.

– Убьют, княже, не будет тебе ни жизни, ни чести.

Игорю надоело повторять одно и то же вранье. Он обрадовался, когда в юрте резко посветлело, и оказалось, что дождь уже некоторое время не шуршит по войлочным стенам юрты. А там и Чилбук заглянул, мокрый, пахнущий острой кислятиной кумыса. Откинув левой рукою полог, он окинул презрительным взглядом русских дружинников, по невежеству усевшихся на женской половине юрты, и радостно улыбнулся князю Игорю:

– Айда, коняз! Тенгри кок!

В течение дня, правда, синее небо неоднократно затягивалось тучами, охотников намочил ливень, и дважды моросило, однако в целом охота выдалась удачной. Игорю Святославовичу, в отличие от Чилбука, она не доставила много радости. Он понял вдруг, что не готов поменять привольное, не требующее от него никаких умственных усилий и ответственности, день да ночь – сутки прочь, житьё в плену на опасности и лишения побега. Да и что ждёт его на Руси? Свобода свободой, вот только не обернётся ли она порубом в Киеве, а того пуще в Переяславе, принадлежащем злейшему врагу Владимиру Глебовичу, тем порубом на дворе церковном, где чуть не отдал Богу душу его, Игорев, дядя, в честь которого и назван – великий князь киевский Игорь Ольгович? И ещё мучила Игоря мысль о том, означает ли его сносная жизнь в плену и прикровенное предложение самого Кончака убежать, что прервалась злосчастная цепь его невезений в этом походе? Первым звеном той цепи стало двухдневное опоздание брата Всеволода на место сбора, а потом пошло-поехало, только и успевай их, невезения, подсчитывать. Если невезениям конец – отлично! А если милости к нему Кончака злодейка-судьба дозволила только для того, чтобы очернить его в глазах князей-сородичей? А если Кончак задумал очередную хитрую каверзу, а следующим, последним звеном невезенья станут поимка и позорное, лишающее княжеской чести, наказание? Однако никакого другого для себя выхода не видел князь, кроме как очертя голову решиться на побег.

Когда человек бессилие своё ощущает перед всевластием судьбы-злодейки, когда не ведает, в какую бы щель ему втиснуться, остаётся у него возможность обратиться к высшим силам. Князь Игорь незамедлительно, и заветной фляжки на святое дело не пожалев, попросил бы знаменитого шамана Кулобу устроить камлание и узнать, удастся ли побег, – попросил бы, коли не был бы уверен, что шаман посул возьмёт, а сам тут же побежит доносить Чилбуку. Русские провидцы, волхвы да православные прорицатели, юродивые и печерские старцы-прозорливцы, те далеко. Поп здесь, да что с него толку? Хотя… Князь вдруг нашёл применение отцу Памфилу, точнее, его, из Шарукани привезённым церковным вещам, покрутил головою, понял, что не просто в седле докучливо трясётся, а мчится по ковылю (сокол в небе, впереди на два конских крупа улюлюкающий Чилбук), и вернулся к мгновенным радостям бытия.