презрительно относился к вашим занятиям поэзией; это было в те времена, когда я болел золотой лихорадкой, омрачавшей мою душу; тогда я вообще не разбирался в том, что красиво и что безобразно. Но теперь, славу Богу, это миновало, мои мысли прояснились, и я сознаю, что был несправедлив по отношению к вам. Простите ли вы меня?

Растроганный магистр протянул старику руку.

— Итак, — продолжал аптекарь, — если вы больше не сердитесь на меня, сделайте одолжение, — прочтите мне что-нибудь из ваших стихов! Надеюсь, это не повредит вашему здоровью?

— С великим удовольствием! — воскликнул магистр. Его бледные щеки покрылись легким румянцем. — Сейчас я принесу рукопись. Но что вам прочесть — что-нибудь серьезное или забавное?

— Что вам угодно, дорогой магистр, мне все равно.

Магистр вышел и вскоре вернулся с толстенной тетрадью. Он уселся поудобнее напротив аптекаря и начал читать первую песнь своей героической поэмы. Чтение длилось долго. Время от времени аптекарь кивал головой и делал одобрительные замечания. Под конец он затих. Когда магистр дочитал первую песнь, состоявшую из тысячи семисот стихов, и поднял голову, — господин Томазиус спал сном праведника.

Магистр на цыпочках вышел из комнаты. Повстречавшись со старой Ганной, он сказал ей:

— Он совсем стал другим. Подумайте только, Ганна, он попросил меня прочитать ему стихи!

Ганна всплеснула руками от изумления.

— Да-да, — продолжал магистр, — нервное потрясение оказало на него благотворное влияние. Бывали ведь случаи, когда дураки, выпрыгнув из окошка и ударившись головой о землю, становились вдруг людьми разумными! Господин Томазиус начинает теперь понимать толк в поэзии, и это является вернейшим признаком его полного выздоровления.

Старая Ганна кивнула головой, хоть и не слишком вникла в смысл речей магистра. Теперь ей больше не хотелось противоречить ему, и она ответила:

— Вы — человек ученый и всегда рассуждаете очень мудро. Только не стойте здесь на сквозняке, — идите-ка лучше в свою комнату!

«А ведь Ганна права», — спохватился магистр и быстрыми шагами направился в свой «музеум».

* * *

Князь Рохус придавал очень большое значение популярности, ибо она покоряет сердца подданных и в то же время ничего не стоит.

Подобно Гаруну аль-Рашиду, бродившему по улицам Багдада со своим визирем, князь очень любил по временам, в сопровождении камергера, смешиваться с толпой своих подданных, чтобы незаметно наблюдать их жизнь.

Об этих прогулках рассказывалось множество анекдотов. Так, однажды какая-то старуха попросила его светлость взвалить ей на спину котомку, и князь, как умел, исполнил ее просьбу. В другой раз его чуть не поколотил молодой слесарь, вздумавший приревновать к августейшей особе свою возлюбленную. Князю пришлось раскрыть свое инкогнито, чтобы отвратить от себя удар грязным кулаком. Тогда юный ремесленник упал к его ногам и стал молить о пощаде. И князь простил его. Как-то раз новый Гарун альРашид опять попал в затруднительное положение: он вмешался в драку двух уличных мальчишек, и они забросали его камнями.

Зная пристрастие князя к такого рода вмешательству в частную жизнь своих подданных, не следует удивляться, что, узнав об обстоятельствах криминального происшествия в саду аптекаря, он принял это дело близко к сердцу и решил сыграть роль доброй феи, которая при помощи магического жезла водворяет мир и спокойствие. Ему хотелось, к тому же, тем или иным способом отблагодарить главного героя ночной драмы — бакалавра, избавившего его от чувствительной денежной потери. Что же касается магистра Ксиландера, то князь давно уже задумал сделать ему сюрприз, и очень обрадовался, когда узнал, что и сей ученый муж имеет прикосновение ко всей этой истории.

На этот раз князь отправился совсем один. По дороге он еще раз обдумал план своих действий.

Итак, вскоре после только что описанных нами событий князь неожиданно появился в аптеке Золотого Льва.

Господин Томазиус дремал в это время в своем кресле. Эльза и Фриц сидели поодаль и в тысячный раз повторяли то, в чем они признались друг другу, сидя под бузиной. Магистр стоял у окна и глубокомысленно взирал на облака. Вдруг дверь открылась и — мимо низко присевшей Ганны — в комнату вошел светлейший.

Воцарилась глубокая тишина.

Затем последовали низкие поклоны.

— Сидите, сидите, — милостиво обратился князь к старику. — Это вы и есть аптекарь Томазиус?

— С дозволения вашей светлости, — да.

— Нас обоих провели эти мошенники, — только вам пришлось хуже! Мне докладывали, как скверно они с вами обошлись. Надеюсь, вы теперь чувствуете себя лучше?

Растроганный старик рассыпался в словах благодарности.

— А это, наверное, ваша дочь? — сказал князь, показывая на Эльзу.

— Так точно, ваша светлость, это — моя Эльза.

Эльза сделала глубокий реверанс. Князь не без удовольствия оглядел хорошенькую мещаночку, но постарался придать своему лицу строгое выражение, когда обратился к ней со следующими словами:

— Как я слышал, юнгфер имеет склонность к монастырской жизни, и я хотел бы помочь ей в этом смысле. В двух часах езды от моей резиденции Аммерштадта, в лесу, находится прелестная обитель. Там моя благочестивая сестра принцесса Эмеренция в качестве аббатессы руководит дюжиной юных послушниц, ведущих примерную, достойную подражания жизнь. После молитвы они чинно гуляют по саду. Окончив прогулку, снова начинают молиться. Два раза в неделю к ним приезжает мой придворный проповедник и ведет с ними назидательные беседы о греховности мира и радостях загробной жизни. Правда, — продолжал князь, пожав плечами, — в обитель принимают только благородных девиц, но я надеюсь, что моя августейшая сестра сделает для меня исключение из этого правила! Что думает юнгфер Томазиус об этом предложении?

Эльза стояла, опустив глаза, и в смущении перебирала складки передника. Фриц откашлялся и подошел к ней на шаг ближе. Господин Томазиус поднялся с кресла и взял слово:

— С дозволения вашей светлости, Эльза — утешение моей старости. Мне было бы очень тяжело расстаться со своей дочерью. К тому же, она помолвлена с этим вот… — он указал на Фрица Гедериха. — Надеюсь, мой светлейший повелитель не заставит меня отказаться от данного мною слова…

— Увы! — засмеялся князь. — Значит, я пришел слишком поздно. Слушайте, дети, я только в шутку упомянул об обители моей благочестивой сестры. Я ведь хотел выступить в роли свата от имени бакалавра, которого мне хотелось чем-нибудь отблагодарить, а теперь вы мне испортили всю мою шутку; неужели вы не могли подождать денька два?

— Если бы мы только знали, — сказал Фриц, — что его светлость самолично…

— Тогда бы вы обождали?! — прервал его князь. — Уверяйте в этом кого-нибудь другого, — только не меня! Когда же свадьба?

— Еще до Рождества.

— Так, значит, у вас спешка! Если