— Ты ничего мне не должен, — произнесла Кэтрин сдавленным от сильного смущения голосом.

— Ты говоришь неправду и прекрасно это знаешь, и я не имею в виду то, что ты так любезно только что перенесла, — немного саркастично заметил он.

С укором взглянув на него, Кэтрин покачала головой.

— Я могу назвать несколько причин, но ни одна из них не выразит это в полной мере. Мне начать перечислять? Первая — это холодность характера, но, к моему глубочайшему удовольствию, ты не обладаешь этой чертой, — добавил он, слегка улыбнувшись. — Вторая… — продолжил он, беря ее медово-золотистый локон и опуская на ее пышную грудь. — Вторая — глубокое чувство обиды из-за нашего первого близкого контакта, который привел к браку. Это можно преодолеть, но нужно время и терпение. Есть еще третья — воспоминание о другом мужчине. — Он нахмурился. — Надеюсь, ты не удивишься, если мне это покажется наименее приемлемым. Потом есть еще одна…

— Прошу тебя, — отчаянно попросила Кэтрин.

— Ты все еще отрицаешь это?

Ярко выраженная насмешка в его глазах бросала ей вызов.

— У тебя есть свободный и законный доступ к моему телу, — сказала она, блеснув янтарными глазами. — Что еще тебе нужно?

— Всё, моя труднодоступная златовласая колдунья. Всё, что ты должна дать.

— А взамен ты не дашь ничего?

На секунду его лицо потемнело, затем он улыбнулся.

— Я даю ровно столько, сколько ты можешь взять. — Он замолчал. — Ты на самом деле подумала, что я предпочитаю спать один?

Смена разговора — если это действительно была смена — привела ее в замешательство. Или так было задумано? Но ей нужно ответить прямо.

— Ты всем своим видом дал понять это прошлой ночью, — после недолгой паузы ответила она.

— Я выпил слишком много коньяка и абсента, bete noire[81], зеленого напитка забвения. Я решил избавить тебя от его вкуса — и послевкусия — и не стал тревожить твой сон, ведь ты устала. — Затем он спросил с улыбкой: — Неужели ты почувствовала себя отвергнутой? Интересно, такой недостаток самомнения нужно поощрить или исправить?

Кэтрин прикусила губу. Ее невозможно так легко задобрить, говорила она себе, слегка вздрагивая от нежного прикосновения его губ к ее ключице и чувствительному изгибу шеи.

— То есть сначала ты угрожаешь мне, а потом ласкаешь? — спросила она.

— Как это ни печально, — пробормотал он, — но именно это я и предпочитаю.

— А я нет, — решительно произнесла она.

— Нет? — Он отстранился, чтобы посмотреть ей в лицо. — Почему? Из гордости? Ты сделаешь ее камнем преткновения между нами? Ты этого хочешь? — Он покачал головой. — Я не могу этого позволить. Я искуплю свою вину, извинюсь лаской, даже если мне придется заставить тебя принять ее.

— Разве это не сведет на нет твою цель?

— Возможно, — согласился он все тем же тихим спокойным голосом, — в том случае, если у меня не получится.

— Рафаэль…

Она повернула к нему голову, заглянув в глубину его черных глаз, но увидела там лишь собственное отражение. Очевидно, там не было того, что она ожидала найти. Вопрос, который, как призрак, повис где-то в глубине ее души, исчез незаданным.

— Да, chérie?

— Ничего, — прошептала она.

Позже, лежа в темноте под москитной сеткой, Кэтрин поняла, что Рафаэль был прав. Она действительно сдерживала себя. Она уже не была столь холодна в его руках. Однако осторожность все же осталась. Это было чем-то неосознанным; более того, она даже не ведала об этом внутреннем сопротивлении. Теперь, осознав его, она понятия не имела, может ли его контролировать. Это не было открытым возмущением. Это было скорее усмирением какого-то тайного желания ее души. Почему? Было ли это каким-то осадком, потаенной обидой за то, что он похитил ее и лишил девственности, как полагал Рафаэль? Она не знала.

Не могла она и примириться с тем, что Соланж тщательно спланировала вбить клин между ней и Рафаэлем. Почему золовка до такой степени ее ненавидела? Она не представляла для девушки никакой опасности. Возможно, та всего лишь защищала мадам Тиби. И тем не менее в злобной неприязни Соланж читалась какая-то ненормальность.

Ей хотелось все высказать золовке по поводу ее совета, но она не подарит ей удовольствие узнать, что ее уловка подействовала и едва не явилась причиной настоящей пропасти между ней и Рафаэлем. Нет, она ничего не станет ей высказывать, но запомнит и отныне будет начеку.

Неделя прекрасной погоды сменилась двумя неделями дождей. Серые тучи окутывали небо изо дня в день, повергая дом в чудовищные сумерки, так что свечи нужно было зажигать даже в полдень. Бури с непрекращающимся громом, подобным голосу с небес, чередовались с периодами монотонных дождей. На улице даже свет казался зеленым, поскольку лучи преломлялись о мокрую блестящую поверхность свежей травы и нежную молодую листву.

Рафаэль, которому суровая погода не позволяла ездить верхом, большую часть времени проводил в своем кабинете, просматривая счета. Кэтрин в это время томилась. Когда она попросила дать ей домовые книги, где было указано количество и цены продуктов, одежды и других принадлежностей, купленных и выданных челяди и людям в хижинах, ей спокойно ответили, что этих книг нет. И причина была проста: в Альгамбре не было таких статей расходов.

Кэтрин с изумлением посмотрела на мадам Тиби. Ее мама, несмотря на то что была эгоистичной и невнимательной к другим, выдавала рабам бобы и свинину, муку, сало, яйца, сезонные фрукты и рыбу. Еженедельно. Каждому слуге летом и осенью полагался новый комплект одежды из лично выбранной мадам Мэйфилд ткани, сшитый двумя специально приглашенными для этого швеями. У прислуги не было ни средств, ни времени обеспечить себя вещами самостоятельно. Если их не снабжали этим в Альгамбре, то в каком же положении должны были находиться слуги? Кэтрин решила выяснить это, как только наладится погода.

Но она нашла, чем себя занять. Обнаружив, как и предсказывала Соланж, что служанки без прямого надзора не работали, она постоянно им докучала, стояла над ними, пока они чистили мебель в доме мылом и щеткой, полировали ее льняным маслом с уксусом. Со всех высоких углов комнат была выметена паутина. Ковры были свернуты и сложены в передней галерее в ожидании солнечной погоды, чтобы выбить из них пыль. После этого их обрызгают табаком, завернут в муслиновые покрывала и поднимут на чердак, до зимы.

Моющие и чистящие средства, а также половики были привезены из Нового Орлеана на килевой лодке. Как и говорила Фанни, у Рафаэля было собственное судно. Оно совершало коммерческие рейсы между Натчезом и Новым Орлеаном, делая по пути остановки у разных плантаций. Периодически лодку привязывали на ночь перед домом. Но экипаж можно было увидеть редко: то ли из-за распоряжения Рафаэля, то ли они предпочитали лишь свою грубую компанию. Она предоставляла мужу список всего необходимого, а он передавал его капитану судна, и потом все чудесным образом доставлялось к ее порогу.