Впрочем, квакеры не испортили моего настроения, которое в те дни очень напоминало о моментах, когда я плавала в океане в Лонг-Бранч под белым флагом. Я была полна энергии, словно в груди забилось второе сердце. Я осознала, что вполне могу обходиться одна. Если бы не смерть отца, я была бы счастлива.

Тем не менее наступил ноябрь, и я поняла, что дольше оставаться нельзя. Приближалась зима. Морское путешествие могло стать рискованным. Я упаковала чемодан.

* * *

Плыть предстояло на одномачтовой парусной яхте, что давало надежду добраться до Чарльстона за десять дней. Я приобрела билет первого класса, но каюта оказалась темной и тесной – в ней был только встроенный шкаф и койка шириной два фута. При любой возможности я выходила на верхнюю палубу навстречу холодному крепкому ветру в компании других пассажиров, толпившихся с подветренной стороны.

На третье утро я проснулась перед рассветом и быстро оделась, не потрудившись заплести волосы. От душного, спертого воздуха каюта стала похожа на склеп, и я отправилась на верхнюю палубу с развевающимися рыжими волосами, ожидая, что буду одна, но у поручня уже стоял мужчина. Подняв капюшон плаща, я встала чуть в стороне от него.

В небе, как напоминание о ночи, висел крошечный белый диск луны. Под ним вдоль линии горизонта появилась тонкая голубая полоска. Я смотрела, как она постепенно расширяется.

– Как поживаете? – произнес мужчина формальное приветствие квакеров, которое мне приходилось слышать в Филадельфии.

Я повернулась к нему, и пряди волос, выбившись из-под капюшона, дико взметнулись над моим лицом.

– …Хорошо, сэр.

У него была ямочка на подбородке и пронзительные карие глаза, над которыми взлетали дуги бровей. Одет он был в простые бриджи с серебряными пряжками на коленях, темный сюртук и треуголку. На лоб падала прядь черных как уголь волос. Я предположила, что он старше меня лет на десять или больше. Я видела его раньше на палубе, а в первый вечер – в столовой, с женой и восьмью детьми, шестью мальчиками и двумя девочками. Мать семейства выглядела утомленной.

– Меня зовут Израэль Моррис, – представился он.

Позже я задумаюсь, не парки ли перенесли меня сюда, не они ли заставили на три месяца задержаться в Филадельфии до отплытия именно этого судна, хотя, конечно, мы, пресвитериане, верили, что именно Господь устраивает счастливые встречи вроде этой, а не мифологические женщины с веретенами, нитками и ножницами.

Паруса громко хлопали и свистели. Я назвала свое имя, и мы молча любовались разгорающимся светом, морскими птицами, взмывающими в небо плавными дугами. Он сказал, что его жена Ребекка – в каюте на карантине. Ухаживает за двумя младшими детьми, заболевшими дизентерией. Он сам был маклером, коммивояжером, и, хотя держался скромно, я догадывалась, что дела его идут успешно.

В свою очередь я рассказала о путешествии с отцом и его внезапной смерти. Слова легко слетали с моего языка, я почти не запиналась. Думаю, столь благотворно на меня действовала бурлящая вокруг вода.

– Прошу принять мои соболезнования, – сказал он. – Должно быть, тяжело одной ухаживать за отцом. Ваш муж не смог поехать с вами?

– Мой муж? О, мистер Моррис, я не замужем.

Лицо его вспыхнуло.

Я попыталась сгладить неловкость:

– Уверяю вас, я не беспокоюсь по этому поводу.

Он рассмеялся и стал расспрашивать о моей семье, о жизни в Чарльстоне. Когда я рассказала ему о доме на Ист-Бей и плантации на севере, улыбка его угасла.

– Так, значит, вы рабовладельцы?

– …Мои родные – да, но я сама этого не поддерживаю.

– И все же связали свою судьбу с теми, кто поддерживает?

Я рассердилась:

– …Они моя семья, сэр. Что, по-вашему, я могу поделать?

Он взглянул на меня с добротой и сочувствием:

– Молчать при виде зла – тоже своего рода зло.

Я отвернулась от него и уставилась на прозрачную воду. Кем надо быть, чтобы сказать такое? Джентльмен с Юга скорее бы проглотил язык.

– Простите мою прямолинейность, – произнес он. – Я квакер. Мы считаем рабство мерзостью. Это важная часть нашей веры.

– …А я пресвитерианка, и, хотя мы не отрицаем рабства, как вы, это важная часть и моей веры.

– Разумеется. Прошу меня извинить. Боюсь, во мне говорит фанатик, и иногда я не владею собой. – Он с улыбкой притронулся к полям шляпы. – Мне надо позаботиться о завтраке для семьи. Надеюсь, мы еще поговорим, мисс Гримке. Счастливо оставаться.

Следующие два дня я думала только о нем – и днем, и даже во сне. Меня тянуло к нему сильнее, чем к Берку, и это пугало. Меня притягивали его суровая совестливость, откровенное квакерство, энергия его идей, энергия его самого. Он был женат, и этому я была рада, поскольку чувствовала себя защищенной.

На шестой день путешествия он подошел ко мне в столовой. Надвигался шторм, корабль несся на всех парусах, и пассажирам запретили выходить на верхнюю палубу.

– Можно сесть с вами? – спросил он.

– …Как вам угодно. – В моей груди разгоралось пламя, я почувствовала, что оно перекинулось на щеки и залило их румянцем. – …Ваши дети поправились? А жена? Она хорошо себя чувствует?

– Болезнь перекинулась на остальных детей, но благодаря Ребекке они выздоравливают. Мы и дня не обошлись бы без нее. Она… – Он вдруг осекся, но я продолжала выжидающе смотреть на него, и он закончил фразу: – Идеальная мать.

Без шляпы он выглядел моложе. Черные волосы его пышной шевелюры вились крупными локонами. Под глазами залегли тени от усталости, и я подумала, что он помогал жене ухаживать за детьми, но он вынул из жилета потрепанную книгу в кожаном переплете и сообщил, что долго читал ночью.

– Это «Дневник» Джона Вулмана, великого защитника нашей веры.

Разговор вновь обратился к квакерству, мистер Моррис стал зачитывать отрывки из книги, пытаясь просветить меня в отношении их веры.

– Все люди одинаково значимы, – сказал он. – Священниками у нас бывают женщины, так же как и мужчины.

– Женщины?

Я дотошно расспрашивала его об этой диковине, и он даже развеселился:

– Могу ли я предположить, что значимость женщины, как и отмена рабства, является частью вашей индивидуальной веры?

– …Я уже давно размышляю о своем призвании.

– Вы – исключительная женщина.

– Некоторые считают меня скорее радикальной, чем исключительной.

Он улыбнулся, и брови его поползли на лоб.

– Возможно ли, чтобы под личиной пресвитерианки скрывался квакер?

– Вовсе нет, – отмахнулась я.

Но позже, оставшись одна, засомневалась. Одно дело порицать рабство в душе, но женщины-пасторы!