В течение нескольких оставшихся дней плавания мы беседовали на продуваемой всеми ветрами верхней палубе, а также в столовой, где пахло вареным рисом и сигарами. Обсуждали не только квакеров, но и богословие, философию и пути освобождения от рабства. Он считал, что отмена рабства должна происходить постепенно. Я спорила, доказывая, что это нужно сделать немедленно. Он нашел во мне интеллектуального собеседника, и все же я до конца не понимала, почему он так приветлив со мной.

В последний вечер Израэль пригласил меня встретиться в столовой с его семьей. Его жена Ребекка держала на коленях младшего ребенка, хнычущего малыша не старше трех лет, розовое личико маячило около ее плеча. Она была из тех тонких, хрупких женщин, чье тело кажется сотканным из воздуха. Легкие, как солома, волосы были разделены посредине пробором и обрамляли лицо тонкими прядями.

Она похлопала ребенка по спине:

– Израэль очень хорошо о вас отзывался. Сказал, вы терпеливо выслушали его объяснения о вере. Надеюсь, он вас не утомил. Он бывает невыносимым. – И она заговорщицки мне улыбнулась.

Меня немного задело, что она оказалась такой хорошенькой и милой.

– …Что ж, он определенно очень основателен, – нашлась я.

В ответ зажурчал смех Ребекки. Я взглянула на Израэля. Он смотрел на жену с сияющей улыбкой.

– Если вернетесь на Север, обязательно погостите у нас, – сказала Ребекка, после чего повела детей в каюту.

Израэль задержался на минуту и достал «Дневник» Джона Вулмана:

– Возьмите, пожалуйста.

– Но это ваша книга. Я не могу ее принять.

– Мне будет очень приятно. По возвращении в Филадельфию я достану себе другой экземпляр. Прошу только: когда прочтете, напишите о своих впечатлениях.

Открыв книгу, он показал мне листок бумаги с его адресом.

В ту ночь, задув фитилек лампы, я лежала без сна и думала о книге, положенной в чемодан, и адресе, спрятанном в ней. «Когда прочтете, напишите мне». Подо мной колыхалась вода, неся наш корабль в раскачивающейся тьме в сторону Чарльстона.

Подарочек

Когда тебя собираются продать, первое, что говорят: «Иди почисти зубы». Так рассказывала Тетка. Она сообщила, что, выбирая раба на рынке, белые люди в первую очередь проверяют их зубы. Правда, после смерти господина Гримке никто из нас не думал о зубах. Нам казалось, жизнь будет идти по-старому.

Через два дня после возвращения Сары с Севера приехал адвокат для оглашения завещания. Все собрались в столовой – дети Гримке и рабы. Я удивилась: зачем госпоже понадобились рабы? Мы стояли по струнке в задней части комнаты, начиная чувствовать себя частью семьи.

Сара сидела по одну сторону стола, Нина – по другую. Сара посматривала на сестру с печальной улыбкой, а Нина отводила взгляд. Они немного повздорили.

Госпожа была в красивом черном траурном платье. Я хотела намекнуть ей, что пора бы снять его и отдать Марии в стирку, поскольку под мышками виднелись серые пятна. Похоже, она носила его с августа, но попробуй ей что-нибудь сказать! Характер этой женщины портился день ото дня.

Адвокат мистер Хьюджер поднялся с ворохом бумаг в руке, сообщил, что это завещание Джона Фошеро Гримке, составленное им в мае. Мы долго слушали бесконечные «по какой причине», «а именно» и «из этого следует». Это было намного хуже Библии.

Дом переходил не к госпоже, а к Генри, которому еще не исполнилось восемнадцати. Но, по крайней мере, она до самой смерти могла жить в этом доме. «Оставляю ей всю мебель, столовое серебро, фарфор, экипаж и двух моих лошадей, а также запас спиртных напитков и провизии, которые останутся в наличии к моменту моей смерти». Перечень продолжался и продолжался. Все добро и движимое имущество.

Потом он зачитал такое, отчего у меня мурашки побежали по спине. «Она должна оставить себе любых шестерых моих негров, на свой выбор, а остальных пусть продаст или раздаст детям, как пожелает».

Рядом со мной стояла Бина.

– Господи, нет, – прошептала она.

Я оглядела шеренгу рабов. Нас было одиннадцать – Розетта год назад умерла во сне.

«Оставить себе любых шестерых… а остальных пусть продаст или раздаст». Пятеро из нас должны покинуть этот дом.

Минта засопела. Тетка шикнула на нее, но даже ее старые глаза округлились от страха. Она, себе на беду, слишком хорошо выучила Фиби. Томфри тоже сильно постарел, а у Эли пальцы скрючились, как веточки. Гудис и Сейб были по-прежнему молоды, но для двух лошадей не нужно держать двух рабов. Принц с его выносливостью хорошо справлялся с работой во дворе, но у него стали случаться приступы дурного настроения, когда он сидел, глядя в одну точку и сморкаясь в рубашку. Мария слыла хорошей работницей, и я думала, ее оставят. А вот Бина еле слышно постанывала, она была нянькой, а нянчить уже некого.

Я сказала себе: «Госпоже понадобится портниха». Но потом вновь взглянула на черное платье и подумала, что теперь госпожа станет обходиться несколькими старыми нарядами и сможет нанимать швею на стороне.

– …Отец не мог написать такое! – возмутилась Сара.

Госпожа бросила на дочь злобный взгляд:

– Он сам написал эти слова, и мы будем уважать его желания. У нас нет выбора. Пожалуйста, позволь мистеру Хьюджеру продолжить.

Когда адвокат возобновил чтение, Сара взглянула на меня теми же печальными голубыми глазами, что и в день своего одиннадцатилетия, когда я стояла перед ней с сиреневой ленточкой на шее. Этот мир жесток, и ей не под силу его улучшить.

* * *

В декабре каждый из нас был на пределе в ожидании решения госпожи: кто останется и кого отошлют? Если меня продадут, как найдет меня матушка, вздумай она вернуться?

Каждую ночь, пытаясь согреть ноги, я клала в постель горячий кирпич и лежала, думая о том, что матушка жива. Как она там? Интересно, купил ли ее добрый человек? И послал ли на плантацию? Занимается ли она шитьем? С ней ли мой маленький брат или сестра? Носит ли она на шее мешочек? Я знала, если бы могла, она бы вернулась. Здесь, в дереве, ее душа. Здесь обретаюсь и я.

«Не дай мне стать одной из тех, кому придется уйти».

В этом году госпожа не устраивала празднования Рождества, но разрешила, если кто пожелает, отмечать Джонкону. Эту традицию несколько лет назад привезли негры с Ямайки. Бывало, Томфри нарядится в рубашку и штаны с нашитыми полосками разноцветных ярких тряпок и шляпу из печной трубы. Мы называли его Старьевщиком, тащились за ним к задней двери, распевая песни и гремя горшками. Он постучит в дверь, а госпожа выйдет со всеми домочадцами и станет смотреть, как он пляшет, а потом вручит нам маленькие подарки – монетку или новую свечку. Иногда шарф или глиняную трубку. Считалось, что это делает нас счастливыми.

В этом году мы не были настроены на праздник, но в день Джонкону во дворе появился Томфри в лохматом наряде, и мы от души пошумели, позабыв на время о бедах.