«Опять метафора, – пытался продраться сквозь смыслы чужого мифа Семен. – Пусть себе смотрит, конечно, только никакого Аммы в природе не существует».

– Ну, хорошо. Она находится между светом и тьмой, но, насколько я помню, это мое место – место бхалласа.

– Бхаллас отказался от нас, покинул нас.

– Гм… Но я же вроде как вернулся? Следующие полчаса были, по сути, потрачены впустую. Седой – обычный неандертальский мужчина, не имеющий ни особого доступа, ни посвящения. Его знания – это вовсе и не знания, а, скорее, вера, причем иррациональная. В общем, на основании его ответов можно делать какие-то предположения, но нет ни малейшей возможности их проверить. Получается, бхаллас это как бы представительство верховного божества перед людьми, а онокл – наоборот. На самый главный вопрос ответа Семен вообще не получил: через кого (или каким образом) происходило поименование, то есть творение, сущностей бытия? Как (и кем?) творил Амма? Скорее всего, вопрос был просто неверно сформулирован. Да и то сказать: легкое ли дело?!

Семен осмотрелся по сторонам и затосковал: «Посреди зимнего леса дымят всеми щелями две уродливые полуземлянки. По истоптанному загаженному снегу бродят обмотанные шкурами низкорослые фигуры, мало похожие на людей. Им пришло время умирать, а они все мучаются. Я-то тут при чем?! А… вот при том: "бремя белого" на мне! Тяжкое оно и как бы бессмысленное – с точки зрения обывателя».

Он провентилировал легкие, чтобы, оказавшись внутри, не сразу вдохнуть воздух. Потом встал на четвереньки и полез в землянку.

Тускло светящийся взгляд из угла – из вороха вонючих обрывков шкур. Такое впечатление, что его тут давно ждут.

– Ну что, – поинтересовался Семен, кое-как пристраиваясь на чем-то вроде древесной трухи, – опять ни говорить, ни видеть меня не захочешь? Между прочим, сама просила, чтобы я сделал этих людей своими. Вот и пытаюсь, но путного ничего не получается. Приходят новые люди, и я не могу возиться с каждым, как с ребенком…

Семен говорил довольно долго, не столько полагаясь на смысл слов – он у неандертальцев весьма размытый, – сколько пытаясь вдавить в чужое сознание свою проблему: нужно заставить людей выйти за рамки традиционного мышления, преступить через извечную неизменность мира и начать его менять, приспосабливать под себя. В общем, творить новую неизменность, но шире, разнообразнее прежней. Наконец, он закруглился:

– В общем, не знаю, можешь ли ты мне помочь, но пока только мешаешь. Уцелевшие темаги тянутся к тебе, но здесь нет для них ни привычного жилья, ни еды. Несколько человек я бы еще как-то пристроил, но столько?!

Вместо ответа к нему потянулись тонкие жилистые короткопалые руки неандерталки. Семен понял, чего она хочет, придвинулся и склонил голову: «Это что же, груминг как у питекантропов?! Странно…»

Впрочем, на способ коммуникации пангиров данная процедура оказалась мало похожей – Онокл щупала его лицо и череп. Наверное, так поступают слепые, знакомясь с новым предметом. Семен терпеливо ждал, что последует дальше. И дождался: одна рука вцепилась в его шевелюру, а другая – в бороду. Затем послышался невнятный шепот, в котором, опять-таки, угадывались не слова, а обрывки смысла:

– Хочешь – не можешь, не можешь – хочешь, взять – отдать. Надо убрать, быть не надо, не бывает так…

Его растительность получила свободу, и Семен поинтересовался вслух:

– Что, борода и волосы мешают? Понятно, что черепушка моя на ваши немного похожа, но бороды у темагов не растут, да и на голове… Допустим, побреюсь, и что?

– Идешь и иди, взяв не отдавай, получил и держи. Тяжко… тяжко… Люди мои, люди твои… Тьма – свет приходи, жизнь принеси и возьми. Возьмешь сейчас и потом – много возьмешь, не сгоришь…

И так далее. Из всего этого бреда Семен понял только, что ему зачем-то нужно избавиться от растительности на голове и явиться куда-то (сюда?) завтра – в свет после тьмы. А еще он воспринял пожелание, чтоб в данный момент гость освободил помещение. Последнее Семен исполнил почти с радостью.

«Она опять пошла на контакт – наверное, это прогресс. Только что же все это значит? Может, и правда подстричься? Точнее, побриться за неимением ножниц? Собственно говоря, зимой в волосах на голове только грязь копится – мыть-то сложно, да и лень. Борода и усы, конечно, немного защищают лицо от холода, но хлопот от них все-таки больше, чем пользы, – обмерзают, пачкаются соплями и жиром. Подправить лезвие у ножа и побриться? А где не достану, Хью поможет!»

Нож у Семена заточен был отменно, но, как оказалось, до настоящей бритвы ему далеко. Или, может быть, у его хозяина не оказалось достаточных навыков бритья таким способом. В общем процесс избавления от растительности был мучителен и кровав. Остановить же его, начав с самых видных мест, было нельзя. Кроме того, Семена мучило подозрение, что он занимается глупостями вместо дела.

На другой день у Семена имелся целый список общественно-необходимых мероприятий, которые нужно срочно осуществить. Однако оказалось, что у народа есть свои планы – к практической деятельности отношения не имеющие. Все взрослое население расположилось под открытым небом на снегу, подложив под себя тощие охапки веток или комки шкур. Образовался как бы многорядный круг, в центре которого на расстеленной шкуре восседала Онокл. И все – ничего не происходило. Никто не двигался и звуков не издавал.

Семен мысленно выругался – по прежнему опыту он знал, что заниматься такой медитацией неандертальцы могут сколь угодно долго. Ни холод, ни жара им не помеха. Какой в этом смысл, он не понимал – то ли они сознаниями обмениваются, то ли погружаются в «коллективное бессознательное».

«Ну и черт с вами, – махнул рукой Семен. – Мне что, больше всех надо?! Может, вы потом кровью мазаться будете или съедите кого-нибудь? На здоровье! Странно только, что и Хью в этом участвует…»

Он приготовил завтрак, потом его съел, потом отдохнул после еды. Пока он всем этим занимался, никакого движения на «посиделках» было незаметно, зато появился звук. Его явно производили неандертальцы, причем хором и очень согласованно. Звук плавно менял высоту и тембр, выходя, вероятно, иногда за границы слышимости. В нем не было никакого строя или гармонии, отсутствовал даже намек на мелодию, но… Но при этом он как-то изматывающе-мучительно цеплял что-то там внутри – душу, можно сказать, выворачивал наизнанку.

Долго терпеть этот вой Семен не смог – взял топор и отправился в лес искать сухостой на дрова, поскольку поблизости все уже было сожжено. Когда он вернулся с охапкой тонких стволов на плече, концерт продолжался, но теперь уже с танцами: двое обнаженных мужчин ходили кругами среди сидящих и делали какие-то телодвижения. «Могу поспорить, – вздохнул Семен, – что они капают на сородичей кровью из вен, и те ею мажутся».

Он принялся превращать принесенные «хвосты» в поленья, но работа не ладилась. В какой-то момент, непонятно почему, он вдруг понял, что его зовут туда – в круг. И тогда он бросил топор и пошел.