– Что преобладало в ваших чувствах после финиша? Радость от результата Клима или сожаление, что пал рекорд другого вашего ученика – Попова?

– С моей точки зрения, мировой рекорд на «сотне» давно уже должен равняться 47,5. Вопрос только в том, кто это сделает. Последние цифры моего телефона, как вам известно, 47–71. На этот результат мы с Поповым должны были выйти еще четыре года назад, если бы не травмы и операции. Не сделаем это сейчас, значит, сделают другие…

* * *

Незадолго до вылета в Сидней я разговорилась в Москве с человеком, который в свое время много лет работал в плавании с моим отцом, прекрасно знал Турецкого и Попова, неоднократно встречался с ними на всевозможных спортивных мероприятиях. Мы уже не в первый раз говорили о шансах Попова в Сиднее, но тогда собеседник вдруг сказал:

– Понимаешь, у Сашки есть все. Четыре золотые олимпийские медали, солидные спонсорские контракты, дом, семья, ребенок, перспектива дальнейшей работы в солидной компании. Насколько мне известно, в Сиднее его намерены выдвинуть в Международный олимпийский комитет. Другими словами, он не может не чувствовать, что у него за спиной, что бы ни произошло на Играх, – парашют. В каком-то смысле это хорошо. Но лично я предпочел бы, чтобы этого парашюта у него не было…

Главная беда российского спринтера действительно заключалась в том, что он был слишком спокоен. Настолько, что в какой-то момент перестал верить Турецкому. Тренер продолжал ненавязчиво вдалбливать в голову ученика мысли о том, что нужно еще до Игр выбираться на стометровке из сорока восьми секунд, но сам Попов как-то сказал мне: «Турецкий просто перестраховывается. Думаю, что для победы совершенно не понадобится плыть на таких скоростях».

Олимпийские статьи и комментарии обычно забываются сразу после отправки в редакцию. Слишком быстро сменяют друг друга события Игр. Однако, когда несколько месяцев спустя я перечитала свой собственный прогноз на стометровку, опубликованный в «Спорт-Экспрессе» накануне полуфиналов, по коже поползли мурашки. В газете было черным по белому написано:

«…Мировой рекорд скорее всего будет улучшен уже в полуфинале. Он действительно может оказаться фантастическим: ведущие спринтеры для этого созрели. К тому же, имея два старта в день, выступать легче. А вот к финалу должны сказаться усталость и невероятное психологическое напряжение. Борьба пойдет не на результат, а на победу…»

Прогноз сбылся вплоть до деталей. В полуфинале голландец Питер ван ден Хугенбанд полностью оправдал предсказания Турецкого – проплыл стометровку за 47,84. И это был нокаут. Для Попова в том числе.

Говорят, на Олимпийских играх стоит лишь на мгновение мысленно усомниться в своих силах – и поражение неизбежно. Это действительно так. Для того чтобы после четырех лет каторжной работы выдать максимум возможного в единственно нужный период, исчисляемый секундами, должно сойтись воедино множество факторов. Сомнения и посторонние мысли способны в корне изменить ход событий.

Что творилось в сознании четырехкратного олимпийского чемпиона, когда его мировой рекорд рухнул в первый день Игр под натиском Клима? А через два дня – после фантастического полуфинального заплыва голландца? Наверняка Александр не мог не думать о том, сумеет ли сам, если понадобится, показать такие же скорости.

Пугал и прогноз двукратного чемпиона Атланты Дениса Панкратова, с которым в день финала на стометровке мы случайно столкнулись на трибуне бассейна. «Давно не видел, чтобы Саша так вел себя, – сказал он. – Заметно, что он в чем-то сомневается. От него все ждут лишь победы, но, поверьте, будет необычайно тяжело даже попасть в призеры…»

Через 48,69 секунды после старта Попов коснулся финиша. Вторым. Результат победителя – все того же Питера ван ден Хугенбанда – выглядел на табло издевательски. 48,30. Ничего особенного…

«Больше всего меня удивило собственное состояние на старте, – сказал пловец после финиша. – Я не волновался. Совсем. Скорее, была даже апатия, было оцепенение».

Поздней ночью у меня вдруг зазвонил телефон. На дисплее высветилось имя Попова.

– Никак не могу заснуть, – объяснил он поздний звонок. – Только сейчас начал осознавать, какой ценой далась мне эта медаль. Знаешь, на самом деле она радует меня ничуть не меньше золотой. Слишком реально было вообще оказаться за чертой призеров. Как это случилось с Климом. Не ожидал, правда, что окажется настолько тяжело…

Спустя два дня Попов проиграл снова. На этот раз – сокрушительно. Самую короткую и самую быструю дистанцию – 50 метров вольным стилем.

Надо было видеть, как болели в тот день за Попова австралийцы! Скандировали его имя, визжали, топали и размахивали австралийскими флагами ничуть не меньше, чем днями раньше – когда поддерживали истинно австралийских кумиров Иана Торпа и Майкла Клима. Предвкушали триумф, не подозревая, что всего через двадцать две с небольшим секунды после старта кумир будет повержен.

На лице российского пловца не было паники. Не знаю, о чем он думал ночью накануне последнего старта, но на бортик вышел проигрывать. Осознанно. И от этого ожидание старта выглядело еще более страшным.

Что произошло с Поповым на самом деле, думаю, еще долго не узнает никто. В какой-то момент заплыва телекамеры переключились на общий вид сверху. Александр выглядел неузнаваемо. Он не плыл, а словно бился, смертельно раненный, за свою собственную жизнь: остервенело рвал воду, и в этом не было ни малейшего намека на фирменный, знакомый тысячам болельщиков стиль. Коснувшись стенки, он даже не стал смотреть на табло. И без этого было ясно, что шанс безвозвратно потерян…

После того финала я проплакала всю ночь. Ни одно из тех поражений, что случались на моих глазах на предыдущих Олимпиадах, не вызывало такой реакции. Но этот случай был совершенно особым. В 1996-м, когда Попов наконец выкарабкался в нормальную жизнь после ножевого ранения и сложнейшей операции, он позвонил мне прямо из больницы и совершенно неожиданно сказал:

– Знаешь, ко мне сегодня Сан Саныч Карелин приезжал. Спросил, крещеный ли я. И когда узнал, что нет, сказал, что повезет меня креститься. Как только из больницы выпишут. А выписывают завтра. Ты могла бы поехать с нами? А то крестный отец у меня вроде как есть уже, он – мой хороший знакомый, но ведь и крестная мать полагается?

Я, признаться, тогда здорово растерялась: никогда не воспринимала себя как сильно верующего человека. Но отказать не смогла.

Обряд получился очень домашним. От святого источника мы всей компанией отправились обедать, и я долго, помнится, пытала священника – настоятеля одного из подмосковных монастырей, как сочетается христианское «смири гордыню» с большим спортом – апофеозом человеческого стремления стать лучшим. Священник долго молчал, обдумывая ответ, затем сказал: «Ежели человек занимается спортом во славу Отечества, это – благое дело…»

Тот день изменил в моем сознании многое. И даже отправляясь в Сидней, я прекрасно понимала, что среди всех российских спортсменов Попов стоит для меня особняком. Как собственный ребенок.