Женщины спали по двое-трое в шатрах, простых убежищах из холста на деревянном каркасе, легко перевозимых с места на место.　

По ночам Вэл обычно шла к Симоне либо принимала у себя в шатре Миру. С Мирой приходилось сдерживаться, не отвечая на прикосновения взаимностью, центром любовных игр становилось кормление друг друга. Большую часть времени Мира буквально проедала себе путь к оргазму. Хлеб с маслом вместо грудей. Сливы взамен киски, язык и зубы в качестве половых органов.　

Порой Вэл становилось ее жалко, но затем происходила какая-нибудь новая жестокость, очередной озабоченный и глупо храбрый юнец уединялся с Мирой в пустыне и пропадал навсегда. После этих убийств та постоянно возвращалась одна и у ее бедра, словно полицейская дубинка, раскачивался грязный, окровавленный дилдо. Всякие вожделение и привязанность, которые начинала было к ней испытывать Вэл, тут же исчезали.　

Впрочем, до поры до времени Вэл оставила мысли покинуть лагерь, поняв, что проще жить среди этого странного сестричества, несмотря на сомнительность предлагаемого им комфорта.　

Накануне в лагере пустили по кругу тройку молодых парней, охотно позволивших себя заманить. Один был негром с толстыми, как инжир, губами, двое других поджарыми и мускулистыми, словно акробаты. Стоячие члены всех троих не уступали толщиной их же запястьям.　

Наконец очередь дошла до Вэл, удивленной тем, как молодо выглядели парни, как старательно храбрились и, позднее, сдерживали крики, когда их пронзали все более толстыми дилдо. Черненького Мира забрала себе и куда-то с ним пропала.　

Один из оставшихся умер, а второй в полубессознательном состоянии уполз, капая кровью из прямой кишки.　

Ранним утром с юга налетел горячий ветер, от которого в воздух поднялись тучи песка, дрожали финиковые пальмы и стонали кипарисы. Резко похолодало, и женщины прятались в шатрах.　

Вэл и Симона сплелись в объятии.

— Ненавижу ветер, — вздохнула Вэл.　

— Понимаю: будто мать воет на похоронах детей. — Ее рука забрела в неожиданное место на теле Вэл. — Вот здесь... тебе нравится?　

— Очень, а тебе?　

— О да!　

— Тот парень, которого Мира на днях увела в пустыню... — начала Вэл. — Как думаешь, она убила его?　

Симона вздохнула.　

— Не знаю и знать не желаю. С нее станется.　

— Но зачем?　

— Мало ли зачем? С незапамятных времен на женщин и детей охотятся серийные убийцы-мужчины. Возможно, Мира считает, что помогает восстановить равновесие. А возможно, она folle... или, как ты бы сказала, больная на всю голову.　

Ласки утратили притягательность. Перекатившись на спину, Вэл уставилась на месяц, тонкий, как золотые кольца в темных сосках Симоны.　

— Qua-tu? Что случилось? — Над Вэл нависло лицо Симоны, окруженное пышным ореолом пшеничных волос.　

— Да так... вспомнила кое-что. Тот юноша, который умер, похож на одного человека.　

— Из другой жизни?　

— И да и нет. Я встречала его и раньше, но теперь он здесь. По крайней мере, я так думаю. Его зовут Маджид.　

Описав Маджида, она рассказала об их знакомстве и том, как его умыкнул Филакис.　

Глаза Симоны светились в темноте белизной белков.　

— Значит, ты его знаешь? Знаешь человека по кличке Турок?　

— Видела дважды. Один раз с расстояния, когда он пересекал двор, а второй раз, когда пришел и забрал Маджида.　

— Если твой приятель с Турком, пиши пропало. Если и вернется, то совершенно другим человеком и ты все равно его не захочешь.　

— Я должна отыскать Маджида.　

— Не мели глупостей. Если он и впрямь здесь, неважно, с Турком или без, то, скорее всего, тебя позабыл. Неужто не заметила? Здесь так трудно становится вспомнить определенного человека... рано или поздно перестаешь отличать одно тело от другого. Все сливаются в одного секс-партнера, один секс-орган.

Вэл заметила и сочла это пугающим.　

— Неважно. Я все равно должна его отыскать. По крайней мере, попытаться.　

— Да ты никак спятила, — вздохнула Симона. — Говоришь так, будто в него влюблена.　

— Может, и влюблена, не знаю. Я долго считала, что люблю мужчину по имени Артур, а он оказался психопатом и убийцей. Самое горькое что я верила, будто этот Артур любит меня. Даже сейчас временами так думаю. Но, видишь ли, он попытался меня убить. Вот и все, что я знаю о любви.　

— То, что она убивает?　

Вэл кивнула.　

— Здесь и со мной тебе незачем об этом волноваться. Ты в безопасности.　

В безопасности, да.　

Вэл вспомнила, как упивалась одинокими прогулками по чужим городам, сладостную безопасность анонимности и обособленности. Там, на незнакомых улицах, она казалась себе единственным человеком в мире. Никто не причинит вреда, не увидит, не узнает о ее существовании, ее страхах и нуждах.　

И о страшном одиночестве, сопровождающем это чувство вдобавок к безмятежному ощущению собственной неуязвимости.　

Безопасность, о которой говорила Симона, была совершенно другой.　

— Как ты попала сюда? Что за жизнь вела? — спросила Вэл.　

— Она давно в прошлом.　

— Все равно расскажи.　

Симона задумчиво пожевала нижнюю губу.　

— У меня было двое детей, мальчик и девочка. Их зовут Марк и Ариэль.　

— Где они сейчас?　

— Насколько знаю, в Тегеране. С отцом. Мы поженились во Франции, одиннадцать лет прожили в Ницце. Детям на то время было два года и пять лет. Мустафа решил на месяц свозить их домой в Ирак и познакомить с семьей. Я чувствовала, что зря разрешаю, но хотела избавиться от него, и от детей тоже, если честно, хотя бы ненадолго. У меня была любовная связь.　

— С женщиной?

— Нет, c мужчиной. Он работал в той же школе, где я преподавала английский. Я думала, без Мустафы и детей мы сможем вдосталь наладиться друг другом, устроим своего рода медовый месяц. А Мустафа забрал сына и дочь, снял все деньги с наших совместных счетов и испарился. Позвонил мне с требованием развода, сказал, что узнал о моей измене, что я негодная мать и ему бы следовало меня убить, отрезать мне сиськи и бла-бла-бла — словом, обычный вздор мнящего себя крутым самца.　

— И ты не могла ничего с этим сделать?　

— Да, ведь они были в Ираке и я, как его жена, не имела там прав. Если бы отправилась за детьми, могла не вернуться. Мустафа меня убил бы или по крайней мере запер в четырех стенах.