Поскольку бриг получил незначительные повреждения, а многие из пленников были знакомы с морским делом, его тут же привели в порядок и оба корабля направились к балканским берегам.

Стамбульский порт встретил их реющим над фортом российским императорским триколором, громом пушек стоящей на рейде эскадры кораблей под Андреевскими флагами и толпами зевак, чернеющими по берегам залива.

— Поглядите, Александр Иванович, — удивился старпом. — А город-то снова ожил!

На причале Морева и Сокурова радушно встретили Суворов с Грейгом и, в сопровождении эскорта из драгун, все отправились во дворец.

— Александр Васильевич, позволю заметить, вы времени зря не теряли, — сказал Морев, глядя из окна кареты на пестрое многолюдье стамбульских улиц, по которым в сторону шумных базаров двигались тяжело груженые караваны верблюдов и толпы носильщиков. Время от времени среди них мелькали пешие и конные группы русских патрулей.

— Да, — живо кивнул головой сидевший напротив генерал-фельдмаршал, — нам с Самуилом Карловичем пришлось изрядно потрудиться. В город вернулось не только все христианское население, но и многие турки.

— А как в других?

— То же самое. Правда, для порядка, пришлось повесить на площадях нескольких дервишей, шейхов и мулл. Призывали население к бунту.

У ворот бывшего султанского дворца на колесных лафетах стояли два новых орудия, у которых прохаживались часовые, а в обширном, затененном древними кипарисами дворе гвардейский прапорщик и несколько унтер-офицеров обучали ружейным приемам роту смуглых, разношерстно одетых людей.

— Сербские ополченцы, — перехватив вопросительный взгляд Морева, сказал Грей. — Из них получатся отличные солдаты и моряки.

В одном из покоев, куда сбежавший с мраморных ступеней адъютант провел фельдмаршала с гостями, их уже ожидал богато сервированный стол.

— Прошу отведать нашего хлеба-соли, господа, — указал на него Суворов и все расселись в высоких креслах.

— За матушку императрицу! — поднял он наполненную анисовой водкой чарку, и все дружно выпили.

— Однако у вас тут отличная кухня, адмирал, — сказал сидящему рядом Грейгу Сокуров, отдавая дань турецким кебабам, а также другим, не менее экзотичным блюдам.

— И вина тоже, — рассмеялся адмирал, наполняя душистой, пурпурного цвета жидкостью его кубок.

— Божественный запах, — понюхав напиток, умилился Сокуров. — Что это такое?

— Греческая рецина[22]времен Византии. Обнаружили сотню амфор в султанских подвалах…

Вечером этого же дня, завершив выгрузку оружия и боеприпасов, Круглов, расхаживая по ракетной палубе, инструктировал выстроенную перед ним группу увольняющихся в город подводников. Те красовались в пошитых по последней моде европейских костюмах и выглядели весьма живописно.

— Так вы меня поняли, господа? — сказал он в заключение. — Кто напьется или ввяжется в драку — неделю без берега. Выделенный адмиралом катер будет ожидать вас у стенки до полуночи. Все. Свободны.

Проследив, как катер с балагурящими моряками отвалил от борта и стройно мелькая веслами, заскользил к берегу, Круглов вздохнул и спустился вниз.

Ступив на разогретые доски причала, Ксенженко с Коробовым и двумя мичманами-ракетчиками решили для начала осмотреть Стамбул и наняли что-то вроде открытого фаэтона с восседающим на козлах длинноусым здоровяком в необъятных шароварах и красной феске.

— Куды вам, Панове? — спросил тот по-украински, чем вызвал немалое удивление у седоков.

Ксенженко заявил, что им желательно посмотреть город, на что последовал лаконичный ответ: «Добрэ», и повозка тронулась с места. По дороге возница рассказал, что его зовут Данила Корж, сам он из низовых Козаков, несколько лет назад попал в плен и был гребцом на турецких галерах.

— А чего же не вернулся домой? — спросил один из ракетчиков.

— Так никуды, — пожал широкими плечами козак. — Сечь сожгли, а родни у меня шаром покати.

Для начала поколесили по городу, а затем, по предложению Данилы, направились по построенной еще римлянами дороге к высящейся над Стамбулом горе Чамлыджа. Оттуда открывался живописный вид на город и раскинувшийся до горизонта Босфор.

— Да, хорошая прогулка, у меня даже аппетит разыгрался — сказал Коробов, когда через полчаса, гремя колесами по булыжникам, повозка спустилась вниз. — Послушай, земляк, — обратился он к дымящему трубкой Даниле, — вези нас в какой-нибудь приличный духан.

— Ага, — поддержали его ракетчики, — и чтобы с музыкой и бабами. Дадим «шапку дыма».

— Ну что же, это можно, — вынув изо рта трубку и сунув ее в карман, рассмеялся козак. — Тикы с вином и бабами у нехристей строго. Могут и голову отрезать. Отвезу-ка я вас, хлопци, у порт. Там такого добра навалом.

Вскоре, спустившись в портовую часть города, над которым уже опускались сумерки, повозка остановилась перед небольшой таверной, над входом в которую на медной цепи висел дубовый бочонок, и, щедро расплатившись с возницей, подводники вошли внутрь. Их встретило веселое разноголосье и раскатистый мужской хохот. В невысоком, со сводчатым потолком зале, освещенном масляными лампами, за дубовыми столами веселились несколько компаний. Судя по виду, это были иностранные моряки и любители ночных приключений, которых всегда в достатке в любом портовом городе.

— Хайретэ, — приветствовал гостей черномазый хозяин и провел их к свободному, стоящему в противоположном конце зала, столу. Потом он щелкнул пальцами и у стола появились две смазливых гречанки с медными, уставленными едой и кувшинами подносами.

— А девки-то ничего, в самый раз — подмигнул Коробов одному из ракетчиков и потянулся за запотевшим кувшином.

Вино оказалось на удивление вкусным и, опорожнив по оловянному кубку, все с аппетитом навалились на еду. А она стоила того. Горячая и сочная, приготовленная с восточными специями баранина таяла во рту, мраморно-белая, купающаяся в чесночном соусе камбала издавала дразнящий запах, а острая соленая брынза с зеленью и маслинами вызывала легкую жажду. За первым кувшином последовал второй, а после третьего все закурили.

— Неплохой, однако, кабак, — попыхивая янтарной трубкой, флегматично сказал Ксенженко.

— Еще бы музыки, — ухмыльнулся Коробов и махнул рукой о чем-то беседующему у стойки с худощавым арабом хозяину.

— Послушай, Одиссей, — сказал он, когда тот подошел к столу, — нам бы теперь чего-нибудь для души. — После чего, надув щеки, изобразил пальцами игру на флейте и, вынув из кошелька золотой империал, сунул его греку.

— О! — заблестел тот маслинами глаз и, кивнув головой, засеменил к низкой двери за стойкой.

Через минуту оттуда появились два музыканта с флейтой и кифарой, а вслед за ними миниатюрная девушка в традиционной греческой тунике. Пройдя на небольшое возвышение в одном из углов зала, все трое переглянулись, и в воздухе полилась задорная мелодия ифимба.