Внизу звякает колокольчик, уведомляя о новом посетителе, и хозяйка устремляется в лавку, оставляя меня одну. Я оглядываюсь.

В комнате довольно мило. В застекленном шкафу – несколько полок с книгами. С удивлением читаю на корешках фамилии известных даже мне авторов. На стенах – вполне недурные акварели, написанные, кажется, одним и тем же мастером.

– Их рисовал мой отец, – мадам Легран возвращается незаметно, и я вздрагиваю, когда она это говорит. – Он был художником и очень любил мою мать – несмотря на то, что она была ведьмой. Впрочем, вернемся к ее величеству. Не знаю, кто сообщил инквизиторам о наших визитах во дворец, но по Алару пошли слухи, что королеву вот-вот обвинят в колдовстве. О, она отнюдь не была идеальной. Напротив, ее можно было много в чём упрекнуть – и в гордыне, и в расточительстве. Но только не в колдовстве! Она всего лишь была излишне любопытна. Но это свойственно многим женщинам, не только королевам.

– Но кто мог решиться обвинить королеву? – мне кажется это немыслимым. – Разве ее супруг не сумел бы ее защитить?

Мадам невесело усмехается:

– Вы не представляете, сударыня, какая власть была тогда у инквизиции. Даже слово короля на суде не оказалось бы решающим. Уверена, и королеву, и мою бабушку отправили бы на костер. К счастью, первый министр – умнейший был человек – оказался на стороне ее величества. Именно он и придумал сказать, что у королевы повредился рассудок. Для убедительности добавили, что недуг этот был наследственным. Не сомневайтесь, ваша светлость, если бы в семье Элеоноры были сумасшедшие, наследнику Тодорийской короны не позволили бы жениться на ней.

– Но разве безумие королевы снимало с нее обвинение в колдовстве?

– Если бы обвинение уже было выдвинуто, то это вряд ли бы помогло. Но даже инквизиторы не решились выступить против ее величества, когда стало известно о ее болезни. Тем более, что министр заявил, что Маргариту Легран приглашали во дворец исключительно как травницу – дескать, королева надеялась, что травяные отвары помогут ей бороться с приступами безумия. Мы надеялись, что слухи о болезни королевы скоро затихнут, тем более, что в открытую об этом мало кто говорил, но этого не случилось.

– Я всё равно не понимаю, – я прикладываю ладони к вискам, пытаясь унять головную боль. – Пусть для придворных и простого народа Элеонора была сумасшедшей, но ведь члены королевской семьи знали, что это неправда. Так почему же нынешний король до сих пор считает безумие наследственным в своей семье?

Теперь уже удивляется моя собеседница:

– Не знала, что его величество так думает. Впрочем, когда случилась та история, его еще не было на свете. Наверняка, во дворце предпочитали о ней не вспоминать вовсе – из лучших, разумеется, побуждений.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– А отец его величества? Сын королевы Элеоноры? – спохватываюсь я. – Я слышала, он тоже считался не вполне нормальным.

Мадам Легран достает из шкафа какой-то пузырек с темно-зеленой жидкостью и добавляет несколько капель из него в бокал с водой.

– Ну, если страсть игрока можно считать безумием, то да, он был безумен. Были ли среди ваших знакомых, сударыня, картежники? Такие, которые не могли выйти из-за стола, не проиграв целое состояние? Тогда бы вы вполне поняли, что происходило с нашим королем. Только его увлечением были не карты, а золото. Но это тоже была своего рода игра. Только играл он не с людьми, а с горами. Он был уверен, что тодорийские горы хранят сокровища. И, возможно, он не так уж и ошибался. Думаю, вы тоже слышали, что снова начинаются работы на бывшем прииске барона Дезамье. Один весьма надежный источник посоветовал мне прикупить несколько акций «Тодорийских рудников» – за последние дни они взлетели в цене в несколько раз.

– И что же? – головная боль не проходит, и я уже склоняюсь к тому, чтобы закончить разговор. – Вы их купили?

Она смеется:

– Нет, сударыня. У меня неплохой нюх на такие вещи. Уверена – всё это предприятие – не более, чем мыльный пузырь.

Ее мысли вполне созвучны с моими.

– Так что рассудок нашего короля помутило не наследственное заболевание, а золото. Но сумасшедшим он не был – не сомневайтесь. Это я могу утверждать увереннее, чем кто-либо другой. Я была знакома с ним довольно близко, – в глазах ее мелькнули слёзы, или мне только показалось это? – Ближе, чем вы можете себе представить. Так что я знаю, что я говорю. Просто на эти прииски он сделал слишком много ставок и уже не мог отступить.

Этот разговор уже не доставляет ей удовольствия, и я поднимаюсь со стула.

– Выпейте это, ваша светлость, – она пододвигает бокал в мою сторону.

Я вздрагиваю.

– Голова сразу перестанет болеть.

Я не говорила ей об этом. С чего она взяла, что мне это нужно? Нет, я не сделаю в ее доме ни единого глотка.

Она молча отливает половину в другой бокал и залпом выпивает.

– Быть может, это вас успокоит.

Нет, меня это ничуть не успокаивает. В конце концов, она сама могла быть привычна к подобным зельям. Или знает, как ослабить их эффект.

И всё-таки я пью почти прозрачную жидкость – сама не знаю, почему. Быть может, потому, что не хочу обидеть человека, рассказавшего мне историю, которая столь важна не только для меня.

Как ни странно, боль тут же исчезает, и до дома графа Помпиду я добираюсь вполне благополучно, не забыв на сей раз прихватить свой ридикюль.

Я хочу как можно быстрее пересказать Рейнару то, что я узнала от мадам Легран, но утром месье Амбуаз сообщает мне, что его величество отбыл в Париж.

– Вот как? – я стараюсь скрыть разочарование, но, боюсь, это у меня получается плохо. – Но я думала, что французы сами должны были приехать к нам.

Граф кивает:

– Да, так оно и есть. Но к нам должны были прибыть люди из их министерства финансов – так, мелкие сошки. А его величество отправился во Францию по приглашению самого Наполеона. Надеюсь, они подпишут соглашение, которое будет выгодно обеим сторонам.

На сей раз я чувствую почти обиду. Как мог Рейнар уехать, даже не сказав мне об этом? Да, между нами еще не настолько близкие и доверительные отношения, чтобы он ставил меня в известность о каждом своем шаге, но разве он не знает, как много я делала для того, чтобы помочь Тодории сохранить независимость или хотя бы лишиться ее с максимальной выгодой?