— Спасибо. Я пойду, — привстал предприниматель.

— А кофе? — обиделся я.

— В другой раз! — пообещал он.

Я выскочил в коридор и неловко сунул ему пятьдесят гривен. Он поморщился, но деньги принял.

Я вернулся на место и пригорюнился.

А потом вспомнил, что сегодня пятница, а значит, неделя борьбы с коррупцией заканчивается и эти проклятые проверяющие, торчащие над головой, уберутся с концами, и на душе стало тепло и светло.

Многие знают, что пуще других израильских городов я люблю Цфат. А кто не знает, так знайте.

Люблю в Цфате узкие улочки, ступени, ведущие в неизвестность…

Люблю виды, неожиданно открывающиеся за углом. Люблю старинные двери…

Люблю мастерские художников и скульпторов, свое удивление их радостным творчеством.

Люблю старые синагоги…

Люблю, люблю, люблю… Ну как можно такое не любить?

А с некоторых пор люблю я Цфат еще больше. Почему? А о том и сказка.

Приехал я с друзьями недавно в Цфат. А как же! Быть в Израиле и не посетить Цфат мне и в голову не приходит. Приехали, оставили машину наверху, а сами в старый город спустились.

Ходили, ходили…

Короче, нога у меня заболела. А тут и уезжать надобно. А как с больной ногой вверх карабкаться? Короче, попросил:

— Вы сами за машиной сходите, а я тут посижу, подожду.

— Ладно! — друзья говорят.

А самый умный и присовокупляет:

— А ты, пока ходить станем, кинь бейсболку о землю да деньжат у туристов посшибай! Может, тогда Шагала наконец купишь.

Это он (назовем его, к примеру, Ян, тем более что его и вправду так зовут) намекает, как я себе офорт Шагала никак не куплю. Дело в том, что в Цфате, в одной из галерей, действительно продаются офорты Шагала. Но…

Первый раз, когда я захотел купить такой офорт, за него просили 400 долларов. Ну не было у меня такой суммы тогда! На следующий год сумма нашлась, но просили уже 600 долларов. И… жаба задавила. Потом 11 месяцев себя грыз:

— Надо было…

Я ж пижон. А кроме того, картины очень люблю. Живопись, графика… Кое-что уже очень славное есть. Можно людям показывать. Представляете, иду мимо своей стены, рассказываю:

— Это Коваленко, это Вера Новицкая, это Дульфан, это Шагал… — И почти без паузы: — Это Соколов, это Леся Гук…

А в этом году совсем было собрался офорт купить, да цена подскочила до 1500… Так я и остался без офорта. А они еще и издеваются.

«Ладно, — думаю, — разыграю я вас, ребятушки, уж не обессудьте!»

Надо сказать, что в одной из галерей Цфата наткнулись мы на каллиграфа, который красиво писал на иврите какие-то слова. И отдавал тебе. А ты наивно брал. А даритель тут же оказывался не дарителем, а продавцом. Пролетел я, короче, на десять шекелей. Зато с листиком формата А4 оказался. А он мне очень пригодился. Ибо написал я на листе: «Арабам и их пособникам сюда деньги кидать строго воспрещается!»

Ах да, наменял я еще в кофейне 20 шекелей на мелочь. Плюс из кармана выгреб. Короче, жменя мелочи получилась. Все. Готов я к розыгрышу. Жду, когда машина на верхнем повороте покажется.

Показалась…

Я бейсболку на землю, мелочь и парочку долларов в нее, сел рядом, пристроил плакат про арабов и пригорюнился. Кстати, на этом самом крылечке подле автобуса.

«Подъедут друзья, — думаю, — ох и удивятся моему заработку!»

Ага! Тот случай! Увидели меня, притормозили невдалеке, сидят, любуются. Ждут, что дальше будет. А тут и автобус с туристами подваливает. И, как назло, русскими. Выходят они из автобуса, а тут я — с кепочкой и табличкой. Не захотел народ русский быть ни арабами, ни даже пособниками. Кидают мне монетки да промеж собой общаются.

— Вот она, судьба эмигрантов! — один выдал.

— И не говори! — жена его вторит. И монетки по десять шекелей в кепочку мне кидает. Пришлось в роль входить.

— Спасибо, — говорю и краснею, краснею.

— Так тебе и надо, предатель родины! — раздался обличающий голос.

Я поднял глаза. Рядом стоял мужик явно чукотского происхождения. Знаете, из таких, которые во все влезают, обо всем имеют мнение, вычитанное из центральных газет, и очень уважающие себя родимого. В отличие от остальных, кстати.

А мужик продолжил:

— Наверняка инженером на родине был!

— Главным… — соврал я.

— Вот что значит бросать родную землю! — поднял палец чукча.

Я промолчал.

Друзья мои тем временем вышли из машины, слушали, наблюдали и ловили кайф.

— Откуда сам-то будешь? — спросил положительный мужчина в синих шортах и в сандалетах, надетых на красные носки.

— Из Кишинева, — ответил я, вспомнив родной город товарища из машины.

— Я там был в январе 79-го! — обрадовался мужчина и кинул мне в кепку монетку.

— Тунеядцев кормим! — оскорбился чукча. — Работать не хотят!

Я снова промолчал.

Подошли две женщины.

— Давай что-то дадим, — зашептала подруге одна.

— Всем давать — поломается кровать, — громко засмеялась вторая.

— Ну смотри. Немолодой уже мужчина, а вполне справный. И христарадничает. Значит, что-то не сложилось… Скажите, пожалуйста, а семья у вас есть?

— Нет… — поделился я горем.

Вторая дама смягчилась и стала глядеть на меня пристальней.

— А сколько вам лет? — вдруг спросила она.

Я глянул на девушек. Хотели они выглядеть на «за тридцать». Стало быть…

— Сорок восемь! — резко и только для них помолодел я.

— Молодой еще… — размечталась первая.

— В самый раз! — заявила о своих правах вторая. — Смотри, милостыню просит, а одет прилично. И чистенький.

Я поджал ноги, пряча башмаки «Дольче и Габбана», и чуть отодвинулся, дабы не долетел до них запах одеколона «Арамис».

— До скольки вы тут… — она явно подбирала слово, — работаете?

— До последнего автобуса, — поделился еще одним горем я. — Места-то тут платные…

— Капитализм! — влез в разговор чукча.

Дамы огорчились. Не судьба, но, посовещавшись, кинули в бейсболку двадцать шекелей.

А чукча не унимался.

— А почему это ты у арабов не берешь? — грозно спросил он.

— Не хочу…