— Что тебе сделали?.. Что тебе сделали?..

Она открыла глаза, бледная, как цветок жасмина. Услышав плач ребенка, она попробовала встать. Он остановил ее и сам дал ей ребенка. Они молча сидели втроем. Она кормила напуганного сына, а он подавал ей воду.

Лишь только она успокоилась и пришла в себя, он спросил:

— Если ты не слишком устала, можешь ли ты сказать, что злого совершил великий визирь Ахмед-баши?

— Скажу, скажу, — ответила она тихо, — ведь сердце мое разорвется от боли, если промолчу.

— Говори же, — просил он.

— Великий визирь Ахмед-баши обратился ко мне, воз желав получить триста тысяч золотых дукатов… — Как это «возжелав»? За что?

— За сокрытие от тебя тайны…

— Какой тайны? — прервал он возмущенно.

— Что я крестила твоего сына Селима, — вырвалось у нее.

— Крестила?..

— Нет, это ложь! Низкая клевета великого визиря Ахмед-баши и подкупленного им черного евнуха Хассана!

Она горько заплакала.

Он выдохнул. Оценив в уме всю тяжесть преступного замысла, он сказал:

— Оба преступника должны умереть! Лишь справедливость требует того, чтобы их выслушали!

Она была очень обеспокоена. Но не выдала беспокойства. Мысль о том, как ей следует защищаться дальше, окончательно ее успокоила.

Она встала и сказала:

— Верши свое правосудие!

Она поклонилась как человек, полностью уверенный в своей правоте и не страшащийся приговора, слабо улыбнулась и вышла.

Султан не сказал ей ни слова о нарушении, которое ни разу еще не совершалось со времен, когда султаны взошли на престол.

Во всем дворце началась беготня, беспорядок и неописуемое волнение. Ошалевшего от страха Хассана бросили в темницу. Он все время кричал от ужаса:

— Это неправда! Великий везирь Ахмед-баши сказал мне так говорить! Он обещал много денег и дом в Скутаре! Все, что я говорил, — неправда!

Никто не знал, что он говорил. Все боялись спросить. Никто не хотел знать тайну жены султана, ибо уже чувствовал, что ее запятнает кровь.

Ахмед-баши арестовали во дворце, в момент, когда он шел через ворота Джеляд-Одаси. После того, как он вошел в ворота, никто уже не видел первого государственно го министра в живых. Лишь янычары, стоявшие на страже, потом долго шепотом рассказывали в казармах, что еще долго было слышно вопли могущественного визиря, которого пытала немая стража падишаха.

— За что? — шептали в казарме янычар длиною в милю.

— Никто не знает, за что. Видели только, что с плачем шла к султану прекрасная Хюррем Роксолана.

— И что же, никто не послушал великого визиря перед смертью?

— Никто…

— Не бывало такого с тех пор, как царствует род Сулеймана…

— Но и султана такого еще не было. Этот знает, что делает, — шептали в казарме янычар длиною в милю… Ведь рука этого султана Османов, влюбленного в белокожую чужестранку из далеких краев, перед которой вскоре затрепетал весь сарай, вся столица и вся империя, простирающаяся на три части света, была тяжела…

* * *

В тот же вечер на царские ворота Баб-и-Гумаюн нацепили окровавленную голову Ахмед-баши.

Его рот был перекошен от боли и каждый нерв его ужасной головы дрожал в лучах восходящего солнца. Тело же в это время четвертовали на площади Царьграда сипахи султана.

Ужас прокатился по Стамбулу, столице султанов, по покоям султанского дворца, по блестящим залам и по комнатам сераля. Он достиг даже святынь ислама. Иначе пели в тот вечер муэдзины на вершинах стройных минаретов свои молитвы: «…Ла Иллаха ил Аллах Мухаммад Расул Аллах!»

Так погиб Ахмад-баши — первый свидетель султанши Роксоланы.

В этот вечер второй раз в жизни не могла приступить к молитве султанша Эль Хюррем, счастливая мать принца. Словно в далеком кровавом мороке стояла перед ней церковь в предместье Рогатина. Тихо стояла. А издали доносился дикий крик муэдзинов с вершин стройных минаретов…

«…Ла Иллаха ил Аллах Мухаммад Расул Аллах!» Они молились своему Богу о своем великом султане и государстве Османов, по которому уже ступал кровавый рок. Они тихо прибавляли к молитвам:

«Пусть Аллах сохранит от крови дом падишаха!»

* * *

По большим базарам Стамбула гуляли слухи об удивительной султанше, которую видели в коридорах и залах приемных покоев. Простой народ так рассказывал об этом: «Ахмед-баши хотел украсть ребенка султанши Эль Хюррем. Он подкупил черного евнуха Хассана, чтобы тот напоил султаншу снотворным зельем. И совершил Хассан недоброе дело — дал молодой султанше зелье… Только она заснула, подкрался черный евнух Хассан с великим визирем. И взял младенца.

Но она во сне вскочила, закричала и отобрала ребенка.

И во сне пошла жаловаться к Султану…

Шла по коридорам и залам приемных покоев…

Шла…

В диадеме из жемчуга, в роскошных шелках, блестящих фарарах и в слезах шла…

— Вся в слезах?

— Да! Вся в слезах…

А перед ней несли черные евнухи малолетнего принца Селима в беленьком муслине, в золотом паланкине…

— В золотом паланкине?

— Да, в золотом.

— За ней шли белые невольницы из гарема, напуганные ее слезами…

— Напуганные ее слезами?

— Да, напуганные слезами!

— И шла она так просто по залам Дивана?

— Откуда же она поняла, куда идти, если еще ни разу не была в приемных покоях?

— Знала, и очень хорошо — ее направляло материнское сердце… Ибо шла она за справедливостью.

— И какой приговор вынес султан Сулейман?

— Справедливый приговор — приказал бить преступников, пока те не признаются, за какие деньги подкупил визирь черного Хассана. А потом приказал пытать визиря каленым железом, чтобы он издал столько воплей, сколько дал денег своему сообщнику. И издох Ахмед в Джелад-Одаси.

— А черный Хасан?

— А его султан приказал бросить в море со связанными руками: если тот доплывет до острова Принцев, то может идти куда угодно…

— Справедливый приговор вынес Сулейман. Пусть великий Аллах благословит следы ног его! Ведь великий визирь столько налогов содрал и присвоил, что невозможно было его терпеть… А на них — слезы и кровь. Вот и простонал по ним Ахмед в Джелад-Одаси… Остальное же с него взыщет бессмертный Аллах».

Никакая власть не родится в ненависти.

Всякая власть и удача родится в любви.