Некоторые читатели по ходу нашей дискуссии об утрате обществом ценностных ориентиров могли прийти к мысли, что в этой ситуации нужно попросту выработать новые ценности. Тогда как другие могли подумать: «Нет ничего плохого в ценностях прошлого, таких как любовь, равенство и братство между людьми. Нам нужно всего лишь возродить эти ценности».

Обе эти мысли уводят нас от главной проблемы, а именно, что современный человек почти утратил саму способность жить в соответствии с какими бы то ни было ценностями, верить в них. Вне зависимости от того, насколько важным содержанием наполнены ценности или насколько приемлемыми они выглядят на бумаге, индивиду прежде всего необходима соответствующая способность, то есть умение ценить. Триумф варварства в таких движениях, как гитлеровский фашизм, произошел не потому, что люди «предали забвению» этические традиции нашего общества, словно где-то был утерян кодекс правил. Гуманистические ценности свободы и максимального блага для большинства, иудеохри-стианские ценности общинной жизни и любви к чужакам по-прежнему оставались в книгах, по-прежнему преподавались в воскресных школах, и не требовалось организовывать археологическую экспедицию, чтобы извлечь их из земли. Скорее люди утратили, как мы отмечали в главе 2, внутреннюю способность принимать, постигать ценности и цели на опыте как реальные и имеющие для них значение.

Есть что-то искусственное в призыве «отыскать» ценностный центр, словно речь идет о покупке нового пальто. Попытка отыскать ценности вне самого себя обычно напрямую приводит индивида к вопросу, что группа ожидает от него: какого «стиля» следует придерживаться сегодня как при выборе ценностей, так и при выборе фасона пальто? А это, как мы видели, – неотъемлемая часть скатывания нашего общества к опустошенности.

Есть даже что-то неправильное в словосочетании «спор о ценностях». Человек не обретает свои ценностные убеждения в ходе интеллектуальных дебатов. Те вещи в жизни человека, которые действительно выступают для него ценностями – дети и любовь к ним и их ответная любовь, удовольствие, которое он способен испытать как зритель спектакля, слушатель музыки, игрок в гольф, гордость за свою работу – все это для него реально. Вероятно, любая теоретическая дискуссия о ценности любви к детям, удовольствия от музыки покажется ему бессмысленной, а то и вовсе неуместной. Если надавить на него, он, вероятно, ответил бы: «Я ценю любовь к детям, потому что я на самом деле испытываю ее», а если вывести его из себя расспросами, он мог бы сказать: «Если вы никогда не переживали таких вещей, объяснить их вам я не смогу». В реальной жизни подлинная ценность есть то, что мы переживаем в привязке к нашей деятельности, а любое словесное обсуждение ее оказывается весьма вторично.

Мы вовсе не намерены ни «психологизировать» ценности, ни утверждать, будто все, к чему человек имеет склонность в данный момент, является «хорошим» или «истинным». Не намерены мы и принижать роль наук о человеке, равно как философии и религии, в изучении ценностей. Разумеется, я убежден в том, что необходимы совместные усилия этих дисциплин, чтобы разрешить столь важный стоящий перед нами вопрос: каких ценностей современный человек может придерживаться в жизни?

Но мы настаиваем на том, что до тех пор, пока сам индивид не сумеет утвердиться в той или иной ценности, до тех пор, пока его внутренняя мотивация, его этическая осознанность не станут отправным пунктом, любой разговор о ценностях мало к чему приведет. Этические суждения и принимаемые на их основе решения должны быть следствием присущего самому индивиду умения ценить. Только если он сам утвердит, на всех уровнях своей личности, тот или иной образ действий как часть своего взгляда на вещи и решит соотноситься с ним, только в этом случае ценность будет иметь силу и непреложность в его жизни. И это единственный способ научиться на своих поступках, как лучше поступать в следующий раз, ведь когда мы действуем автоматически или по правилам, мы закрываем глаза на детали, новые возможности, неповторимость всякой ситуации в сравнении с другими. Более того, лишь когда человек выбирает поступок, сознательно намечает цель, только тогда его поступок будет исполнен твердой уверенности и силы, потому что лишь в этом случае он по-настоящему поверит в то, что делает.

Человека и вправду стоит называть «оценивающим», говорил старый Заратустра: «Ни один народ не мог бы жить, не сделав сперва оценки: если хочет он сохранить себя, он не должен оценивать так, как оценивает сосед… Оценивать – значит созидать: слушайте, вы, созидающие! Оценивать – это драгоценность и жемчужина всех оцененных вещей».

Давайте же присмотримся получше, как человек совершает нравственный выбор. Любой поступок содержит бесконечное количество детерминирующих элементов, в этом сомнений нет, но в момент принятия личного решения происходит что-то такое, что не является простым продуктом этих обусловливающих сил.

Возьмем для примера человека, который спешит на отплывающий пароход, поскольку должен принять участие в конференции, но вот по пути на корабль он натыкается на пикет бастующих манифестантов. Предположим, что стачка вызвана какой-то сложной проблемой, затрагивающей вопросы справедливости, как было, например, в недавнем случае в порту Нью-Йорка, когда схлестнулись два профсоюза портовых рабочих. Давайте допустим также, что человек оказывается перед серьезной нравственной проблемой – следует ли ему пройти сквозь пикет? Он может перебрать сотню аргументов, пытаясь определить, оправданна ли эта стачка, он может сто раз взвесить, так ли уж ему необходимо ехать, либо же рассмотреть все варианты с альтернативными видами транспорта. Но в миг принятия решения, подниматься на борт или нет, он собирается в единое целое и берет на себя весь риск. И риска не удастся избежать, какое бы решение он ни принял. Действие, как прыжок в воду, совершается личностью целиком либо не совершается вовсе. Разумеется, мы говорим, несколько идеализируя; многие люди склонны были бы поступить по правилам «Я никогда не иду сквозь линию пикета» или: «Черт бы побрал этих забастовщиков», чтобы, рационализируя, попытаться ускользнуть от ответственности, к которой взывает ситуация. Но в той мере, в какой личность способна задействовать свои человеческие способности в любой конкретной ситуации, а значит, совершать полностью осознанный выбор, она принимает решение как относительное целое. Момент цельности проистекает не просто из интеграции человека как личности, хотя чем старше он становится, тем более способен действовать именно так. Скорее он проистекает из того факта, что любое осознанно выбранное действие является, так сказать, помещением себя на «линию старта»; оно требует ответственного участия, до известной степени «прыжка». Человек словно говорит: «Я постарался вспомнить все, что считаю правильным, и в этот миг я поступаю так, даже если завтра буду знать больше и поступлю иначе».

Выбор, совершаемый человеком, сам становится новым штрихом в картине. Конфигурация поменялась, пускай и столь незначительно; некто бросился на одну из чаш весов. В этом состоит творческий и динамический аспект принятия решений.

Всем известно, что человек подвержен влиянию большого числа «бессознательных» сил. Но часто упускают из виду, что сознательно принимаемые решения, если их принимают твердо, а не в спешке или назло, могут отклонять траектории, по которым действуют силы бессознательного. Ярчайшую иллюстрацию этому дают сновидения человека в ходе терапии в ситуации, когда этот человек месяцами не мог принять решение и, скажем, покинуть отчий дом и найти работу. В течение этого периода все сновидения разбивались примерно на две равные половины: одни были против и призывали не покидать дом, а другие – за, призывая съехать. В конце концов он принимает решение покинуть дом, и внезапно сновидения все как одно оказываются на стороне «за», словно сознательное решение дало выход каким-то «бессознательным» силам[79]. Похоже, что в нас скрыты возможности оздоровления, которые остаются нереализованными до тех пор, пока мы не примем сознательное решение. Аллегорически выражаясь, принимаемое индивидом решение похоже на решение израильтян сражаться с армией Сисары: «С небес сражались звезды, с путей своих с Сисарой воевали», хотя это случилось лишь после того, как израильтяне приняли решение сражаться.