Попятившись назад, он уперся вещмешком в стену. Губы сами собой принялись шептать почти забытую молитву из тех давних времен, когда он ходил на службы в евангелическо-лютеранскую церковь.

Взяв себя в руки, Франц постоял, нервно оглядывая квартиру: комнаты, кухню, коридор, ванную с туалетом… Нужно было что-то предпринять. Ведь должен же отыскаться выход!

Бить в дверь стали реже, но сильнее.

— Пытаются выставить, — прошептал немец и вынул из кармана «парабеллум».

Дверь и внутренний замок казались довольно хлипкими: десяток ударов плечом — и путь свободен. Хотелось выиграть немного времени. Если затаиться, то через минуту последний бастион падет. За минуту он ничего не успеет придумать.

Трижды выстрелив во входную дверь, он быстро прошел к балкону. Гулкие удары в дверное полотно стихли. Покуда они не возобновились, он пробежал взглядом по окнам и балконам соседнего дома. Никого. И ничего подозрительного.

Наступив на слой голубиного помета, Фишер осторожно выглянул за каменный парапет балкона. Взгляд его тотчас выцепил мужскую фигуру, прячущуюся за стволом единственного дерева. Второй мужик с пистолетом в руке дежурил под аркой, ведущей на улицу Машкова.

«Не достану, — скривился в отчаянии Франц. — Только патроны зря потрачу. И переполошатся так, что через пять минут во дворе будет рота автоматчиков…»

Подняв голову, он поглядел на край крыши, нависавший над балконом пятого этажа. Высоковато. Дом старой довоенной постройки — каждый этаж метра по три с половиной. Да еще чердак. Был бы со здоровой ногой, непременно попытал бы счастья, а так… Только напрасно тужиться.

Окна и балконы соседних квартир тоже находились не близко. Тут не спасла бы ни веревка, ни лестница. Да и где их взять?.

Пока он раздумывал, стоя на балконе, во входную дверь снова стали долбить.

«Не задел, — с горечью подумал Фишер. — Знать, опытные пожаловали. Не уйти мне отсюда…»

Скинув с плеча вещмешок, он поставил его на широкий каменный парапет. Еще раз, словно прощаясь, ощупал через брезент и газеты твердые золотые бруски. Сколько было сделано ради их поиска! Сколько потрачено сил! И все зря. Где же та проклятая справедливость, о которой красивым голосом распевал пастор евангелическо-лютеранской церкви?.

Позади в квартире дверь уже трещала под ударами. Вот-вот распахнется.

— Seien Sie verdammt, unersдttliche Kreaturen![25] — шептал Фишер, обвязывая лямку вещмешка вокруг левой руки.

Последние секунды он стоял на балконе ровно, ни от кого не прячась и глядя вдаль — туда, где синевшее над головой небо опускалось к горизонту.

Когда входная дверь после очередного удара слетела с петель и с грохотом рухнула на пол прихожей, он сунул ствол пистолета в рот и нажал на спусковой крючок.

По двору-колодцу разнеслось эхо выстрела.

Безжизненное тело Фишера свесилось через парапет, да так бы на нем и задержалось. Но тяжеленный вещмешок с тридцатью семью килограммами золота качнулся, завалился наружу и, потянув за руку хозяина, полетел вместе с ним вниз. Через пару секунд во дворе послышался гулкий удар. К лежащему на асфальте телу устремились двое мужчин.

— Что там, Василий? — Первым появился на балконе Старцев.

— Готов!

Рядом у парапета оказался Васильков:

— А слитки?

— Здесь! Все три! — крикнул Бойко. — И оружие.

— Ну и слава богу, — буркнул Иван, возвращаясь в комнату. — Мне комиссар иной раз выговаривает, что такие гады не доживают до суда. А по мне так даже лучше. Чего эту сволочь еще месяц кормить за счет трудового народа, если за его художества все одно поставят к стенке?.

— Может, и так, — не стал спорить Васильков.

И, перешагнув через мертвого Судакова, направился к выходу…

Ближнее Подмосковье, лесной массив восточнее Ярославского шоссе Август 1945 года

По густому смешанному лесу, раскинувшемуся на многие километры северо-восточнее Московской окружной железной дороги, медленно брели двое мужчин лет тридцати — тридцати пяти. Впрочем, точно их возраст определить сейчас не взялся бы никто. Оба были небритые, грязные, неопрятные.

Несмотря на жаркий день, на голове первого был коричневый кожаный шлемофон с завернутыми наверх «ушами». Темный поношенный пиджак, надетый на голое тело. Черные широкие брюки, легкие тряпичные туфли непонятного цвета. На плече болтался немецкий «MP‑40», а на поясном ремне висел брезентовый подсумок с запасными магазинами.

Второй — широкоплечий здоровяк — был одет в добротную офицерскую форму: расстегнутый зеленый китель без погон, галифе, давно не чищенные хромовые сапоги. Китель и галифе, видно, достались с чужого плеча, так как были здоровяку слегка маловаты. Он также имел оружие: слева кожаный ремень оттягивала большая кобура с армейским «вальтером», справа болтался эсэсовский кинжал в черных ножнах. За спиной покачивался брезентовый вещмешок с остатками провианта и нехитрыми пожитками.

Огромный лес служил пристанищем для двух бандитов. В здешних речках и прудах, разлившихся от Мытищ до Оболдино, они ловили рыбу, в оврагах готовили на костре пищу, спали, планировали свои вылазки. Сюда же возвращались после грабежей и налетов, отдыхали и зализывали раны.

— А помнишь, в мае сидели возле озер, рыбку жарили? — неприятным басом спросил тот, что был в шлемофоне.

— Мы с тобой каждую неделю к озерам шастаем. Чего же я буду помнить? — откликнулся здоровяк.

— Не‑е… мы тогда планы на осень строили. На юга собирались. Забыл, что ли?

— А, ты про это… Помню. Не срослось у нас разжиться агрегатом. Пробовали ж.

— Это да. Еле ноги от той падлы унесли. Не стрелять же посередке города.

— Кто ж знал, что он не спит и в окно бдит, сучара… Ты это, Игнат, возьми левее, а то в дорогу упремся. Слышишь, грузовик справа прогудел.

Игнат подвернул влево и, пройдя с десяток метров, остановился.

— Ты чего? — прошептал здоровяк.

— Гляди-ка, Паша, — указал Игнат на темневшее впереди пятно.

Шагах в двадцати в зарослях орешника и в самом деле виднелось что-то странное. С месяц назад или чуть раньше они проходили тут и не заметили ничего необычного. А теперь…

Осторожно приблизившись, Игнат отодвинул в сторону сломанную ветку с высохшей листвой.

— Машина, — выдохнул он. — Машина, Паша! Провалиться мне на этом месте!

Вдвоем они принялись раскидывать маскирующие автомобиль ветви. Скоро перед их взорами предстал немецкий красавец — черный «Хорьх 830».