– Сайлас, ты разрешишь задать тебе один вопрос? – наконец произнес он едва слышно.

– Конечно.

– Кто такой Митиваль?

Ответ у меня был наготове.

– Никто, – пожав плечами, ответил я. – Просто мой воображаемый друг. Наверное, так его лучше всего называть. Па называл его так.

Шериф Чалфонт кивнул, словно ожидал именно такого ответа.

– Понятно, – произнес он, глядя куда-то вдаль. – У моей сестры тоже были такие друзья. Воображаемые. Когда она была маленькая, к ней каждый день приходили две дамы, и они вместе пили чай. Она называла их «мои гостьи». Это было так славно. А я, должен признаться, был ужасным старшим братом. Все время дразнил ее из-за этого. Ее до слез огорчало то, что я не мог их видеть, как она… – Он говорил словно сам с собой, и постепенно его негромкий голос совсем умолк.

– Что случилось с ними? – спросил я. – С гостьями вашей сестры?

– С гостьями? Ах да, – вздохнул шериф. – Должно быть, она переросла их. По крайней мере, перестала о них говорить, когда ей было около шестнадцати, за несколько лет до того, как мы перебрались на Запад. – Он сделал паузу, чтобы проверить, интересны ли мне его слова, а когда увидел, что да, то продолжил: – Вообще мы жили на Севере. Наш отец был священником и яростным приверженцем отмены рабства, поэтому он перевез всю семью на Запад, в свободные штаты. Примерно через год после этого бедная Матильда – так звали мою сестру – оказалась под перекрестным огнем между приграничными бандитами и партизанами из Канзаса. Это чуть не разбило мне сердце, как ты догадываешься.

Я посмотрел на него:

– Знаете, они остаются с нами.

Он почесал нос:

– Конечно остаются.

– Нет. На самом деле остаются. – Мне пришлось отвести взгляд, уж слишком напряженно смотрел он на меня. – Эта связь между людьми, она не рвется… Они держатся за нас точно так же, как мы держимся за них. Скажите, она любила сливовый пудинг, ваша сестра? Готов поспорить, что очень любила.

Хотя я, задавая этот вопрос, смотрел в сторону, тем не менее краем глаза заметил, что у шерифа приоткрылся рот и брови недоуменно сошлись на переносице.

– Вообще-то, да, – медленно ответил он. – Она обожала сливовый пудинг.

– Готов поспорить, бывали случаи, когда она съедала не только свою долю, но и чью-то еще и потом сильно переживала.

Шериф с трудом сглотнул ком в горле и попытался смешком справиться с задрожавшим подбородком. Он не знал, что сказать.

Я помог ему:

– Все любят сливовый пудинг, что тут такого.

И в этот момент я увидел, как шедшая неподалеку Матильда Чалфонт улыбнулась мне и скрылась за деревьями.

Шериф Чалфонт стянул с головы шляпу и долго скреб затылок. Наконец он вернул шляпу на место, ущипнул себя за нос, глубоко вдохнул и кашлянул в кулак.

– Мне кажется, Сайлас, ты понравишься моей жене. – Со своим голосом он все еще и не справился.

– Почему вы так думаете?

– Просто знаю.

– Она умеет готовить сливовый пудинг?

Этот вопрос его рассмешил.

– О, Дженни прекрасно его готовит.

– Я еще никогда не пробовал пудинга, – поделился я.

И вдруг, неожиданно для самого себя, я заплакал. И это были не просто слезы, текущие по щекам, а тот плач навзрыд, от которого содрогается все тело и раскалывается голова.

Шериф наклонился ко мне со своей кобылы и обнял одной рукой.

– Все наладится, – ласково произнес он. – Все будет хорошо. Обещаю. Моя Дженни позаботится о тебе.

Я вытер мокрое лицо, благодарный за добрые слова, и остаток пути мы ехали молча, ведя наших лошадей бок о бок. И только когда мы вошли в город и догнали остальных, шериф обратил внимание на то, в каком состоянии находится Роско Оллереншоу: голова опущена, в лице ни кровинки, глаза зажмурены, по телу пробегает дрожь.

Шериф тронул меня за плечо и шутливо заметил:

– Он выглядит так, будто встретил привидение!

Я не мог удержаться от улыбки.

4

Поимка Роско Оллереншоу стала громкой новостью как на Среднем Западе, так и на Северо-Востоке, откуда он был родом. Через несколько дней после ареста в дом шерифа Чалфонта приехал репортер аж из самого Нью-Йорка, чтобы взять у меня интервью о моем участии в захвате этого знаменитого преступника, ни больше ни меньше. Возникли слухи и о «коне-демоне», который прискакал по ручью и отвлек бандитов в тот самый момент, когда шерифу и его помощнику нужно было перехватить инициативу в перестрелке. Эту красочную историю распространял Руф Джонс, чья разговорчивость не иссякла даже в окружной тюрьме. Через несколько лет, все еще за решеткой, он напишет мемуары под названием «Пять лет вне закона. Описание моей прошлой жизни среди фальшивомонетчиков, контрабандистов и грабителей».

Газетчик, который привез с собой камеру с мокроколлодионной пластиной, сфотографировал Пони, планируя разместить снимок в своей газете. Он спросил меня о том, как зовут мою лошадь, и я вспомнил обо всех именах, которые подбирал, но отбросил как неподходящие. Поэтому пришлось просто сказать, что это Пони. По лицу репортера было видно, что такой ответ его не удовлетворил. Наверное, поэтому для заголовка своей статьи он использовал более драматичную кличку Конь-Демон.

После того как он сделал снимок, мы поболтали о его камере. Мои познания о приводных шестернях и альбуминовых эмульсиях произвели на него большое впечатление. Когда я рассказал ему, что мой Па использовал для своего раствора комбинацию солей железа, нитрата серебра и винной кислоты, репортер заметил: «Какое интересное развитие метода Гершеля!», и я преисполнился гордости за Па, который сумел опередить свое время.

В свою очередь, репортер поведал мне подробности о двенадцати годах преступной деятельности Роско Оллереншоу. Из пещеры в Промоине он руководил бандой фальшивомонетчиков, которая орудовала на пространстве от Большого Черного Болота на западе до Балтимора на востоке. Всего было конфисковано пятьсот тысяч долларов в поддельных банкнотах. Их рисунок был скопирован с банкнот, выпускаемых Американской банкнотной компаний. Считалось, что сложные полутона их орнаментов невозможно подделать, то есть изготовленные таким образом фальшивые купюры, попав в оборот, не вызывали бы подозрений. По данным Детектора поддельных денег Огайо 1861 года, «после тщательного изучения сотен поддельных банкнот мы должны признать, что ничего лучше мы не видели. Это дело рук настоящего гения».

Настоящий гений.

Имя Мартина Бёрда нигде не упоминалось, чему я был очень рад. Но и Мака Боута также никто не вспоминал. Более того, больше никто и никогда не говорил мне о нем.

Но одно имя все-таки всплыло в связи с таинственным исчезновением федерального