Пальцы-клещи, мокрая бумага. Тухлый взгляд, от которого Алену передернуло.

– И не теряй больше.

Ее отпустили. А машина сорвалась с места, обрызгав напоследок грязью. Алену трясло. Ей хотелось кричать, плакать и напиться. С последним было проще всего.

Конверт она, не раскрывая, швырнула в урну. И запоздало подумала, что зря не посмотрела номер авто.

В квартире Таньки царил бардак. Дверцы шкафов распахнуты, вещи вывалены на пол, перемешаны со старыми газетами, крупами и мукой, которая ровным слоем покрывала дверь перед кухней. На муке виднелись следы туфелек, а из разбитой пятилитровой банки вытекал ручей сока.

– Таня? – Алена остановилась на пороге, не решаясь переступить первый из завалов. – Таня, ты дома?!

Тишина. Бежать. Вызывать милицию. И «Скорую». Или просто на помощь.

Но пока приедут... и ей нужно знать, что с Танькой.

– Танечка, это я! Алена!

Алена перепрыгнула через гору из обуви. Обошла стороной рисовую россыпь, подняла расколовшуюся надвое вазу – Танька привезла ее из Египта и очень любила – и горшок с розой.

– Таня! Ты где?

В квартире что-то звякнуло, лязгнуло и донесся протяжный стон. Алена бросилась на звук.

В зале, на груде шмотья, прижимая к груди осколки гипсовой Венеры – Мишин подарок на годовщину, – сидела Татьяна. Она смотрела в потолок, с которого свисали обрывки проводов, и стонала.

– Танечка, солнышко, ты ранена? Где?

Алена попыталась коснуться, но Татьяна отпрянула, швырнула гипсовой головой и снова завыла. Из глаз ее градом сыпанули слезы, а красные губы скривились обиженной дугой.

– «Скорую» вызвать? Милицию? Танечка, это я, Алена... Таня...

Таня вытянула дрожащую руку, обводя комнату, и снова заскулила.

В комнате, как и в коридоре, царил разгром, и Алена не сразу поняла, что произошло. Люстра исчезла. Телевизор. И плеер. И домашний кинотеатр. И комп – на пыльном столике остался отпечаток клавиатуры. И ноут Танечкин, надо думать, тоже пропал.

– Тебя ограбили?

Танька кивнула и, приняв руку, поднялась.

– М-мишка... с-скотина. Он! У н-него к-ключи. Я з-заснула. С-слышала, как ходят, но... тут что-то... – Танька сунула руку в спутанные волосы. – Как ударили. А очнулась, и тут... это он, я знаю. Подослал дружка...

Шальной взгляд метался по комнате, Танька опустилась на колени, принялась разгребать одежду, не переставая говорить.

– Или ты подослала? Не помню. Как по голове стукнули. Все забрал. Тварь. А говорил, что ничего не надо... мог бы и по-человечески. Я ведь человек, а он со мною вот так. Ничего. Я милицию вызову. Пускай разбираются. Колечки тоже забрал... цепочки... деньги. Как мне жить теперь?

Алена, сев рядом, принялась помогать. Она брала вещь из кучи, складывала и перекладывала в другую кучу. В работе этой не было смысла, но она успокаивала.

– Я к гадалке ходила. Приворожить его хотела. Чтоб вернулся. Я ж его люблю. Сволочь, а люблю. А он со мною так. Скажи, где справедливость? Ведь я же никогда ничего плохого ему... и мог бы нормально... а она говорит, что крепкий приворот наведен. Дорого обойдется. Я бы принесла, а теперь что? Ничего...

– А если это не он? Не Мишка? – осторожно спросила Алена.

– Кто тогда? Дружок твой?

Алена не знала. Зачем Владу грабить квартиру? Устраивать разгром? Выносить телевизор и обезглавливать несчастную Венеру. У него есть деньги, он сам говорил.

Но стоит ли верить словам?

Позвонить ему Алена не решилась. Вместо этого вызвала милицию.

Влад с удивлением обнаружил, что не может открыть дверь квартиры. Похоже, недавние приключения разозлили Наденьку больше ожидаемого, и она сменила замки. Влад хмыкнул. Он набрал знакомый номер и, дождавшись ответа, спросил:

– Ты где, зайка моя. И что себе позволяешь?

– Да пошел ты! – донеслось в ответ. – И не звони мне больше, скотина психованная!

Кажется, в этом мире что-то снова пошло не так.

Второй звонок как выстрел в небо, гудки долбят по барабанной перепонке. Пустота. Ну и черт с нею! Сама психичка!

...Психичка!

Удар по губам. Больно же!

– Не смей больше так говорить о сестре. Не смей, слышишь? – Руки вцепились в плечи, словно лапы птицы-Рох. Потянули, готовые вознести над полом и даже выше, чтобы потом разжаться и низвергнуть непокорного на скалы.

– Она психичка!

Молчать бы... глаза тоже птичьи, круглые, желтые в черных провалинах теней.

– Не смей. Так. Больше. Говорить. О сестре.

Каждое слово равно пощечине. Сколько их всего? Сбился? Пересчитай. Раз-два-три-четыре... больше-меньше? Карт в колоде пятьдесят, было больше, но несколько потерялось. Главное, что сохранились черные, ее любимые.

Они предвещают смерть.

– Смотри, видишь? – она-другая-ненормальная с тоже птичьими глазами пихает карту ближе. Палец кривой, ноготь облезлый. Грызет постоянно, как точилка карандаш. – Тут череп! Череп – это смерть.

– Кто умрет?

– Ты. Я. Кто-нибудь. Какая разница? Совершенно никакой. Главное, что это случится...

Случается. В подъезде на первом этаже. Гроб с алой обивкой, восковое тело, похожее на манекен. Глаза зажмурены, а щеки блестят жирно. И она, стоящая рядом, тянется к гробу, склоняется – волосы касаются мертвого лица, и от них потом долго пахнет смертью.

Ей нравится.

Она любит похороны.

А Люська-алкоголичка обозвала ее ведьмой и креститься стала вслед. На самом деле она никакая не ведьма – она психичка.

Выпадение из мути, знакомая головная боль. Телефонная трубка, хрустнувшая под ногой. Кулаки, впершиеся в дверь. Стучался? Пытался сломать? Идиот, железная же.

Не идиот – псих, который умудрился забыть собственную сестру. Чего от такого ждать?

Собрав остатки телефона – куча разноцветных деталей в горсти, – Влад побрел к выходу. Наверное, можно было вызвать слесарей. Милицию. Службу охраны. Вместо этого Влад сел на лавочку у подъезда и попытался вспомнить. Если у него на самом деле была сестра, то почему получилось так, что она исчезла? Когда? Определенно в то лето, когда он сам попал в больницу. Авария... да, если была авария, то сестра могла погибнуть. Но смерть – это далеко не исчезновение. Остались бы вещи, фотографии, воспоминания родителей, соседей...

Стоп. Переезд и новая школа. И в деревню его больше не отпускали. И мама почти все время молчала. Папа говорил, что она болеет, но... выходит, родители пытались сохранить это беспамятство? Почему?