Обреченность, сквозившая в словах Брессона, привела к тому, что всех охватило отчаяние. Врачи делали прививки направо и налево. Продажа оружия подскочила до небес. Танатодромы опустели.

Раньше для кого-то смерть была как ветер, задувающий огонек жизни. Для других она была обещанием надежды. Теперь все узнали, что смерть – это страшное, последнее наказание. Жизнь на земле оказалась раем, за пребывание в котором однажды предъявят крупный счет.

Жизнь – праздник. Там же нет ничего, кроме мрака! Будь же проклят этот «успех» Брессона! Наши эксперименты подтвердили две истины, о которых толковал мой отец: что «смерть – это самое страшное, что только может случиться» и что «с такими вещами не шутят»…

Я скитался по всем странам, пережил там все ненастья.

Плыл в морях и океанах, не найдя и грана счастья.

Жизнь влачил, от горя воя, боль терзала плоть мою,

Видно, так уж я устроен. Но… бывать ли мне в раю?

«Сказание о Гильгамеше».

Отрывок из работы Фрэнсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

После «дела Брессона» мы пережили длительный период великого маразма. Все с трепетом склонялись перед смертью и неописуемыми кошмарами, о которых говорил Жан.

Нашлись, конечно, и другие танатонавты, пересекшие стену. Но их свидетельства также никого не обнадежили. Кое-кто говорил, что встретил Костлявую, скелет с косой, которым она со свистом перерубала пуповины безрассудных смельчаков, забравшихся слишком далеко.

Африканский колдун-танатонавт сообщил, что едва спасся от гигантского змея, плюющегося огнем. Исландский шаман уверял, что сражался с ухмыляющимся драконом, чьи зубы были обагрены кровью.

– Странно, что образы смерти меняются в зависимости от конкретной культуры, – бормотал Рауль и опять с головой уходил в расчеты, что-то вымеряя циркулем.

Но я знал, что эти расчеты не вселяли надежды даже в него самого.

Свидетельства новых танатонавтов становились все более пугающими. Они говорили о сотнях гигантских пауков, брызжущих зловонным ядом, о летающих крысах с длинными зазубренными клыками. Похоже, Лавкрафт[20]не наврал. Описания чудовищ накапливались, одно хлеще другого.

Один португальский танатонавт после приземления поразил всех рассказом о том, что видел летучую мышь, на шее у которой гремело ожерелье из человеческих черепов. С каждым днем свидетельства становились все более зловещими.

Даже я сам трепетал перед смертью. И на меня распространилось то, что мы называли тотальной танатофобией. «Танатонавт-любитель» со своими гиперреалистичными иллюстрациями лишь подливал масла в огонь ненависти и отвращения к танатонавтике. От таких описаний смерти можно запросто умереть от страха перед смертью! Где же этот тяжким трудом заработанный вечный покой, если сразу после смерти придется встретиться со всеми этими чудовищами? Если верить танатонавтам-иностранцам, там нас поджидает дьявол с копытами, Ктулху, скользкий дракон, огненный грифон, хихикающая Химера, инкуб, суккуб, Минотавр и Пожиратель душ.

Смерть – это ловушка. Свет притягивает нас, но едва мы приблизимся к нему, как из-за занавеса выскакивают демоны.

На следующий день снизилось число самоубийств. Все опасные виды спорта – автогонки, бокс, парашютизм, мотокросс, скачки, горные лыжи или банджиджампинг – стали привлекать все меньше любителей острых ощущений. Наркодилерам больше некому было сбывать свой товар. Табачные лавки позакрывались. Аптеки процветали.

Из соображений безопасности упало потребление электроэнергии в домах.

Люди начали обносить балконы решетками. Крыши ощетинились громоотводами. Дизайнеры ввели в моду одежду с протекторами: люди двигались в ней как куклы, зато были защищены от травм при падении. На скалах туманного Альбиона установили предохранительные поручни.

Рауль пытался сохранять спокойствие. На карте за первой стеной он нарисовал черный туннель и рядом вопросительный знак.

– Что же там такое? Что напугало Брессона и других?

Наши эксперименты пришлось остановить из-за нехватки танатонавтов-добровольцев. Мы все еще регулярно собирались на Пер-Лашез, хотя наши сборища стали похожи на сюрреалистический спектакль.

– Что об этом думает Люсиндер? – как-то спросила Амандина.

– Твердит: «А что, если Брессон прав?» – ответил Рауль. – Свет, увиденный им издалека, поразил его, а теперь он говорит, что вблизи это вовсе не так интересно.

– Но ведь люди, летевшие вокруг него, стремились туда попасть, – настаивал я.

– Приманка для птичек! Когда оказываешься рядом с тем местом, сразу понимаешь, что туда не стоит идти.

Люсиндер теперь не уверен, что смерть – это так уж увлекательно.

Мы с Амандиной и Раулем были в полном смятении. Не для того мы потратили столько сил, чтобы, сорвав покров с тайны, обнаружить нечто столь ужасное и неожиданное.

Все наши поступки, и хорошие, и плохие, вели нас к этому чудовищному финалу. Может быть, ад, о котором твердят все религии, страшный зоопарк, кишащий змеями и скалящимися вампирами, действительно существует?

Что за ящик Пандоры мы открыли? Что за разрушительные силы выпустили из-за своего неуемного любопытства? Мы хотели познать тайну смерти… И вот какой урок она преподает нам.

– Люсиндер хочет все бросить, – сказал Рауль. – Собирается подать в отставку. Мечтает, чтобы из Истории было вычеркнуто само упоминание о его неудачных попытках приподнять завесу смерти.

– А ты?

Рауль сидел на могильной плите непринужденно, как на диване. Он уютно прислонился к надгробной стеле.

– Слишком просто все бросить, едва начались трудности. Пионерам-исследователям, высадившимся в Африке, Австралии или Индонезии, пришлось столкнуться с людоедами, джунглями, кишевшими скорпионами и свирепыми неизвестными хищниками. И все же они не отступили. Первопроходцу всегда приходится рисковать. Речь идет не о прогулке в саду среди розовых кустов и качелей. Приключение – это всегда опасность!

Деятельный ум Рауля выдвигал все новые причины, чтобы не сдаваться. Он вовсе не собирался бросать танатонавтику.

– Свидетельства о том, что находится за Мохом-1, противоречат друг другу. Все, кто побывал там, твердят, что видели нечто ужасное? Не стоит принимать это всерьез. Брессон не сказал ничего определенного. Мы считали его серьезным и методичным, а он твердил только одно: страшно, ужасно, жутко… Единственное, что можно считать сколько-нибудь серьезным свидетельством, – это то, что там все черное!