– А сама как думаешь? Жить здесь, с ними… когда я такой?

– Они бы приняли тебя любым.

– Я знаю… Но обречь их на себя не могу.

Быстро темнело. Лес больше не казался прозрачным и звенящим, он наполнился тенями – те прятались между стволами, подглядывали за идущими, норовя броситься им под ноги корнем или веткой. Уля осторожно ступала по хлюпающей листве, пытаясь найти слова, чтобы разорвать напряженное молчание. Наконец она решилась.

– Послушай. – Рэм сбавил шаг, но не обернулся. – Сойка знает про татуировку.

– Да, я как-то задрал рукав, пока сток прочищал… и она увидела. А что?

– Мою она тоже заметила, – виновато проговорила Уля. – Видимо, когда я пса гладила… Прости.

Рэм помолчал, откидывая с дороги поваленную корягу.

– И что ты ей сказала?

– Что это совпадение. Что мы ни в какой секте не состоим. Что пол-Москвы ходят с такими веточками… Она не поверила.

– Ну еще бы.

– Рано или поздно тебе придется рассказать им хоть что-нибудь. Или перестать сюда ездить. – Уля чувствовала, что ее несет, но не могла остановиться. – Варя так к тебе привязана, она очень волнуется… а ты только хуже делаешь своими внезапными приездами… и отъездами.

Рэм остановился. Под его ногами мягкий ковер опавшего леса сменялся каменистой дорожкой к станции. Он замер на самой границе, чуть покачиваясь на пятках. Ветер трепал его волосы, взлохмаченные Вариной рукой. Уле захотелось пригладить их ладонью, прижаться к Рэму, ощутить тепло. Встряхнуть его, вновь погружавшегося в пучину полынных тревог. Но то, что так легко и бездумно происходит ночью, почти всегда оказывается невозможным в лучах солнца. Даже закатного, уходящего за мрачный осенний горизонт.

Потому Уля осталась стоять, обхватив рукой холодный ствол ближайшего дерева. Где-то вдалеке раздался протяжный гудок электрички. Рэм встряхнул головой и пошел по тропинке к станции.

Они успели купить билеты, вскочив в пыхтящий вагон за секунду до отправления. Тьма за окнами, мутными и запотевшими, сгущалась, точно не было никакого солнца и воздуха, терпкого на вкус. Уля устало вытянула ноги и прислонилась плечом к тонкой стене. Рэм сел напротив, сумрачно уставившись в пол. Говорить не хотелось, да и не о чем было. Попытка бегства от полынной реальности с треском провалилась. А невозможность сказать правду, помноженная на долгую ложь, оказалась такой же удушающей, как травяная горечь чужой смерти.

Уля почти задремала, убаюканная теплом и мерным покачиванием, когда раздался приглушенный голос Рэма:

– А ты сама как справляешься с этим? Что говоришь родным? Друзьям?

– Знаешь… – Ульяна тяжело сглотнула, прогоняя мигом накрывшую ее дурноту. – У меня просто не осталось никого, кто мог бы задать вопросы. Я… не общаюсь с матерью, отца у меня никогда не было. Так что… в каком-то смысле мне повезло.

– А друзья? Не поверю, что ты всегда жила одна в квартире с сумасшедшими бабками.

– Нет, конечно, до… всего этого… рядом со мной была куча народа. Но сам знаешь, как бывает. Страх, что полынь придет ко мне через них. – Уля стиснула кулаки и медленно их разжала, на ладони отпечатались следы ногтей. – С этим сложно оставаться душой компании.

– И что? Ты просто ушла? И никто тебя не искал? – Рэм хмыкнул. – Так не бывает. Обычный мир так просто не отпустит из своего распорядка молодую девчонку. Тебя должны были вернуть домой с полицией.

– Тебя же не вернули, – буркнула Уля. Разговор нравился ей все меньше. – А я была старше, чем ты, когда все началось.

Рэм хотел сказать что-то еще, но Ульяна натянула на лоб капюшон и отвернулась. Прошлым вечером она была готова ему все рассказать. О солнечном утре последнего нормального дня ее жизни, о красной сандальке, упавшей на асфальт, и о полыни, что на мгновение опередила грузовик. Даже о Никитке. Каким забавным он был, смешным и добрым. Как любил сидеть рядом, привалившись к ней боком, как сопел, как пихался локтем. Как приносил сок и печенье, когда она болела. И как медленно стекленели его удивленные глаза, направленные в то яркое июльское небо.

Но Рэм не спросил. Он сам тонул в океане горечи и крови. Он сам не знал, как выбраться на сушу и есть ли этот берег вообще. Уля просто не решилась вывалить на него тяжесть своих воспоминаний. Может быть, когда-нибудь потом, в следующий раз.

Но шумный вагон, который плелся сквозь сгущающиеся сумерки, не был тем самым шансом раскрыть душу. Яркий свет ламп обесценивал все, что звучало здесь, делая любую истину базарной болтовней. Рэм и сам это понял, потому умолк, провожая глазами станции, которые медленно отсчитывали их путь домой.

Двери вагона разъехались, и внутрь ввалилась женщина с большой сумкой. Она зашуршала пакетами, щелкнула кнопкой маленького приборчика, и ее голос разнесся между сиденьями.

– Предлагаю вашему вниманию товары для дома, – заученно пробубнила она. – Универсальная овощерезка – помощница любой хозяйки…

Уля скривилась: дорожные продавцы вызывали у нее неконтролируемое раздражение. Их наигранное воодушевление, неподъемные баулы, громкие голоса и навязчивые выкрики – все это мешало забыться сном – единственным способом пережить долгую дорогу после работы. Но Рэм встрепенулся.

– Что, хочешь овощерезку приобрести? – насмешливо спросила Уля.

– Да, Варя просила купить ей такую насадку на кран… – И вдруг осекся, замер, понимая, как несуразно выглядят его попытки быть семьянином. – Послушай, я сам не хотел, чтобы она ко мне привязалась. Так вышло. Это… как болезнь, что ли. После пережитого стресса. Даже название какое-то есть.

Рэм выглядел смущенным и потерянным, казалось, он сам не понимает, почему оправдывается, но остановиться уже не мог.

– Она сказала, что чем-то обязана тебе. Что ты ее спас, – тихо подсказала Уля.

– Можно и так сказать. – Он поморщился. – Помнишь, я рассказывал, что жил в Клину? Там была мутная компания, ничего хорошего. Варя жила в соседнем подъезде. Вот к ней и пристали. Короче, я вступился, когда ее пытались изнасиловать.

Уля шумно выдохнула, чтобы сдержать болезненный стон. Милую, нежную Варю, полную истинной женской силы, никак не выходило представить в грязной подворотне. Тем более в руках каких-то отморозков. Даже мысли об этом навязчиво отдавали полынью – горько и мерзко.

– Собственно, тогда я на деньги и попал. – Рэм скривил губы в жесткой усмешке. – Со всеми вытекающими… а Варя до сих пор думает, что это ее вина.

По проходу уже начала свое грузное движение продавщица. Рэм махнул рукой, подзывая ее к себе. Пока он рылся в коробке с насадками, выбирая нужную, Уля неотрывно смотрела на него, все думая, как столько боли вмещается в одно худое измученное тело. Она сама, пережившая куда меньше, с трудом держалась на ногах, готовая рухнуть под гнетом вины и памяти. А этот парнишка не только умел говорить о прошлом, но и жить с ним, как с данностью.