— Народ не в думе, а в Воробьевке! — с гордостью говаривал он своему окружению.

Даже когда на спящего контрразведчика какой-то сумасшедший глубокомысленно накакал, любовь Судакова к простому народу осталась непоколебима.

На сей раз никто не покусился на телесную чистоту Сергея Павловича. Его разбудил радостный вскрик Игрека:

— Иоанн Васильевич!

Полковник Судаков распахнул бедолаге объятия.

— Нашелся! Я без тебя прихворнул!

— Голова?

— Сердце!

— Лучше б уж голова!

— Сердце тоже хорошо!

6.

С головой у друзей все было в порядке — как отметил доктор Ознобишин. Его научная работа по исследованию психических феноменов топталась на месте. Какие факторы обуславливают неожиданное появление экстрасенсорных способностей у взрослого человека? Какие лекарства могут это спровоцировать? Почему дар небес иногда бесследно исчезает?..

Доктор Ознобишин безуспешно искал ответы на тысячи вопросов. Один лишь Игрек, второй раз подряд бесследно терявший память, был непрестанной головной болью ученого.

Последней надеждой приунывшего психиатра были патологоанатомические исследования головного мозга глюков, но подобного материала было до смешного мало. Головной мозг Мальчикова не принес Ознобишину никаких радостей, возможно, потому, что покойник был не экстрасенсом, а симулянтом.

Иннокентию Ивановичу очень хотелось исследовать головной мозг Игрека. Разумеется, деликатный доктор этой мечтой со своим пациентом не делился.

Заглянуть в святая святых Алевтины или Кукушки Ознобишин тоже не отказался бы. Каждое утро Иннокентий Иванович интересовался у Коробочкина свеженькими неопознанными трупами, надеясь обнаружить среди них Сизова или Мухина. Не кровожадность двигала Ознобишиным, а фанатизм ученого. Он и свой мозг страстно желал исследовать!

Надежда умирает последней.

* * *

Наверно, грешным душам Колюни и Мальчикова на том свете (или на этом) все время икалось. Их непрестанно поминал не только Ознобишин, но и полковник Судаков. Он затеял с Игреком весьма странный разговор об усопших:

— Ты Колюню часто вспоминаешь?

Неопределенное пожатие плеч мальчугана стало исчерпывающим ответом контрразведчику.

— Хороший он был человек?

— Пакостник. Втихаря нассыт кому‑нибудь ночью в постель, а потом на всю Воробьевку разоряется! Сизаря даже лечили от энуреза, а это ему Колюня в постель отливал!

— И тебе тоже Колюня писал?

— Сколько раз!

— Ну и фрукт! — возмущался Брокгауз. — А вот Мальчикова жалко!

— Не так, чтобы очень! — чистосердечно признавался Игрек, не обращая внимания на притворный вздох сочувствия добрейшего Иоанна Васильевича.

— Разве он был плохим?

— Хуже некуда!

— Даже не верится! — сокрушался Брокгауз. — Что же он такого сделал?

Преодолев застенчивость, Долговязый открылся Брокгаузу.

— Кукушка всегда спит, как убитая. Однажды Мальчиков засунул ей между ног любительскую колбасу!

— Жалко! — От негодования гуманист беззвучно зашевелил губами.

— Не то слово!

— Кто ж ее потом съел?

— Кого?

— Чего!

— Никто! — Игрек с укором воззрился на милого старикана, пожалевшего колбасятину. Хорошо, Кукушка не проснулась.

— Как же Мальчиков объяснил свой поступок?

— Тем, что он сын Сатаны! А сколько раз он привязывал нашим мужикам пиписьки к спинке кровати, когда они спали!

— И тебе тоже? — ужаснулся сердобольный Иоанн Васильевич.

Долговязый смутился.

— Со мной у него не получилось.

— Потому что маленькая?

Игрек кивнул.

— Слава Богу!

* * *

Получив свидетельство того, что Игрек испытывал к двум самоубийцам неприязнь, полковник Судаков ощутил удовлетворение. Несомненно, мальчик реализовал свои чувства к подонкам на подсознательном уровне.

— Ты давно видел Муху? — спросил Судаков, вспомнив больное — историю освобождения пограничника.

— А где он?

— На свободе.

— Почему же я его не вижу?

— Свобода большая.

— А неволя маленькая… — сам додумался Игрек.

— Ты рад, что Муха летает, где хочет?

— Конечно.

Судакова осенило, что и Сизов неспроста очутился на свободе.

«Если мальчуган способствовал его освобождению, мы с Коробочкиным сквитались».

— Сизарь жулик… — начал чекист.

Все равно его жалко!

Сергей Павлович получил исчерпывающий ответ на свой вопрос.

Как всякий мальчишка, Долговязый любил пожары, но почему он избрал для своих забав с огнем Службу безопасности?

— Ты видел пожар в особняке? — мягко, без укора, спросил Судаков.

— Ага, пожар был классный!

— Ты раньше бывал в доме, который загорелся?

Игрек хмуро помолчал. Пожал плечами.

— Хорошо, что он сгорел.

— Он сгорел не до конца… — Сергей Павлович с досады прикусил язык. Второго пожара контрразведка не переживет!

* * *

— Колюня был не самым плохим человеком на свете! — доверительно проговорил Брокгауз.

Друзья сидели в обнимочку на койке Игрека и опустошали жестянки с холодным пивом, не замечая завистливых взглядов безумцев. Запасливый Иоанн Васильевич забил пивом всю тумбочку.

— Кто же хуже Колюни? — удивленно вопрошал Долговязый, пока дружок булькал пивом. — Мальчиков?

— Есть кое‑кто похуже этого засранца! — мрачно заметил Брокгауз, поглаживая раздувшееся пузо.

— Гитлер? — подумав, спросил Игрек.

— Гитлер капут, а другой гад пока живет.

Игреку очень хотелось услышать имя самого плохого человека на земле, но Иоанн Васильевич не торопился удовлетворить любопытство всемогущего мальчика.

— Рано утром он выезжает на длинной черной машине…

— Кто это?

— Он сидит на заднем сиденье, а по обе стороны от него — телохранители. Лимузин медленно катит по городу… Когда этому человеку нравится маленькая девочка, которая идет в детский сад или в первый класс… может быть, во второй… без взрослых, один из телохранителей выскакивает из машины и затаскивает девочку вовнутрь…

Невозмутимый тон, которым Иоанн Васильевич поведал чудовищную историю, нагнал на Долговязого жути.