— При чем тут чувства? Что ты имеешь в виду?

Если Карна и представляла себе, как выглядит ее бабушка, то она ошибалась. Бабушка оказалась более явной и страшной, чем дома на чердаке.

И совсем не такой, какой ее описывали папа и Анна.

Она была немного похожа на пожелтевшую фотографию, которая хранилась у папы. Там она сидела под зонтиком, подняв руку к кому-то, кого на фотографии не было.

Странно, что она была во всем зеленом, — Карна всегда видела ее только в красном. На фотографии бабушка смеялась. Папа говорил, что на нее это не похоже.

По правде сказать, Карна не могла представить себе ни эту встречу, ни как бабушка выглядит. Она думала, что бабушка приедет в красном платье, с браслетами, которые будут звенеть при каждом ее движении.

Теперь она поняла, что думать так было глупо.

Все, кроме папы, всегда становились серьезными и странными, когда Карна расспрашивала их о бабушке. Поэтому она знала только то, что ей рассказал папа. А он говорил о бабушке так же, как о своих больных, которых больше не видел, потому что они выздоровели. Высокая. Темноволосая. Молчаливая. Хорошо управляла парусом, считала и ездила верхом. И еще играла на виолончели. Больше папа ничего не помнил. Да, кроме того, Дина умела так сердиться, что всем становилось холодно.

В это трудно было поверить. Потому что бабушка на чердаке была совершенно другая. Но из всего явствовало: у Карны совсем не такая бабушка, как у Исаака.

Незнакомая дама спустилась по трапу, протянула к Карне руки в шелковых перчатках, и голос ее был не похож ни на один голос, какой Карна слышала раньше:

— Карна! Боже мой! Ты была такой крошкой, когда я тебя видела. Вот чудо! А теперь! Где ты купила такие красивые волосы?

Карна хотела ответить, что волосы не покупают, но не смогла.

Когда же бабушка присела на корточки и они долго смотрели в глаза друг другу, Карна поняла, что лучше всего у этой приехавшей на пароходе бабушки глаза. Они напоминали стеклянные подвески на люстре в столовой. Или музыку моря, переменчивую, но всегда остающуюся собой.

Бабушка сняла перчатки. Блеснули четыре кольца. Потом она обхватила Карну за талию, подняла и закружила в воздухе. И у обеих развевались юбки.

Люди, смотревшие на них, тоже кружились вместе с ними. Всех засасывала воронка водоворота. Быстрее, быстрее! Глаза у папы были испуганные. Чего он боится? Что у нее случится припадок? Но ведь это невозможно, когда ее держит бабушка!

И было уже не важно, что на этой бабушке с парохода не было браслетов и что поля ее шляпы царапали Карне щеку, потому что зеленый костюм потрескивал, словно кто-то поджег его. И вокруг благоухал незнакомый дивный запах. Как будто кто-то читал Карне вслух книгу и она ощущала все запахи, о которых в ней говорилось.

Наконец бабушка опустила ее на землю, и тогда Карна почувствовала головокружение и тошноту, но сумела преодолеть их.

— Один дяденька из Трондхейма настроил нам пианино, — сказала она.

— Замечательно!

— У нас тоже есть такая! — Карна показала на футляр с виолончелью.

— Я знаю.

— Откуда?

— Ту виолончель подарил мне учитель, который научил меня буквам.

— Кто?

— Это долгая история. Мы поговорим об этом потом.

Нет, Карна не потеряла бабушку. Просто бабушка спустилась к ней с чердака.

Карна не думала о том, что после ее встречи с бабушкой всем остальным будет легче подойти и поздороваться с Диной. Но может, так думала Дина?

Вениамин пытался держаться как ни в чем не бывало, словно они виделись совсем недавно. Но по Дине он видел, что и ей нелегко.

После их встречи в Копенгагене прошло шесть лет. И восемнадцать — с тех пор, как она покинула Рейнснес.

Он забыл, какие у нее глаза, какие они большие и светлые. Забыл тени, плавающие в их глубине. Он разволновался. И оттого что он забыл, как она выглядит, ему стало нестерпимо жалко их обоих.

Это удержало его от слез. Ему не хотелось разрыдаться на виду у всего Страндстедета только потому, что его мать соизволила увидеться с ним. От одной мысли о такой возможности у него затвердели губы.

— Здравствуй, Вениамин, — просто сказала она.

Он мог бы спросить у нее, как она перенесла путешествие по морю. Но у него словно замкнулась челюсть. Наверное, она это увидела? Как долго не умирает бешенство мальчика? Как свежо кровоточит детство, хотя ты вырос и теперь тебя зовут доктор Грёнэльв!

Его охватила неприязнь, смешанная с тоской, о которой он, как ему казалось, давно забыл; он взял ее руки в свои и на мгновение сжал их. Ее глаза наполнились слезами, и он подумал: нет, я ничего не забыл. Но ведь тоска и надежда последними оставляют человека.

Анна подготовилась к встрече с Диной, но все-таки чувствовала себя неуверенно. Единственный и последний раз она видела Дину в Иванову ночь в Дюрехавене шесть лет назад. Анна была тогда несчастна и не думала ни о ком, кроме Вениамина. Но несколько писем от Дины помогли ей понять ее.

— Добро пожаловать! Я так рада, что ты приехала! — Она обняла Дину.

Дина отстранила Анну от себя и оглядела ее:

— Ты молодец, Анна! Я в тебе не ошиблась. Вениамин, тебе очень повезло!

Люди слушали, вытянув шеи. Из слов Дины они заключили, что она довольна своей невесткой. Не слишком ли она торопится? Невестки никогда не бывают такими, какими они кажутся с первого взгляда. Но ведь и свекрови тоже! Тем более если эта свекровь — Дина из Рейнснеса и если она не изменилась.

Нет, о жене доктора никто не мог сказать худого слова. Но она трудно сближалась с людьми, хотя и заменяла учителя, когда тот бывал занят. Дети любили ее. Она никогда не прибегала к розгам. И пела в церкви. Так красиво, что даже ангелы могли бы заплакать.

Докторша была слишком изысканная и хрупкая. И никто не видел ее на лугу во время сенокоса. Но было в ней что-то, наверное, в этой докторше, если она нравилась и пробсту, и сопливым ребятишкам. Только вот больно уж она тщедушна, и талия у нее чересчур тонка, так что едва ли в Рейнснесе дождутся наследников.

Однако на пристани об этом не говорили. Упаси Бог! Там люди только слушали и смотрели, пуская слюни, точно новорожденные телята.

Зато потом! Они разбились на группы и за чашкой кофе судачили на эту тему. Тема придала неповторимый вкус печенью и сдобным булочкам. Событие дня было приправлено старыми сплетнями. Словно обычный имбирь заменили щепоткой редкого шафрана.

— Стине, я привезла тебе луковиц и семян! Некоторые из них мне прислал мой знакомый из Голландии!

Радость разгладила смуглое лицо Стине, оно посветлело, словно переродилось. Лишь избранным дано видеть такую красоту, но, раз увидев, они хранят ее, и таким образом она становится бессмертной.