— Ну и мы уничтожили троих и одного взяли в плен, — говорю я и добавляю: — Вроде бы все — их всего полтора десятка было. Но на всякий случай надо будет проверить все дома. Чердаки, погреба, сараи, сеновалы. И пошлите пару человек вверх по этой улице — там Веник самого главного фашиста караулит. А это что за делегация?

К нам боязливо приближается человек семь-восемь. Все бородатые, в возрасте от сорока до пятидесяти лет. Надо полагать — местные авторитеты. Что же вы, авторитеты, такой беспредел в своей деревне допустили? Деревня большая — дворов сорок. По-любому взрослых мужиков должно быть не меньше тридцати. Да парни молодые, да… А фашистов всего пятнадцать. Взяли бы ночью в ножи — те и пикнуть бы не успели. Но заглянув в глаза ближайшим мужикам, я понял — эти будут терпеть все выходки захватчиков. Выражение в глазах этих бородачей было совершенно телячье.

— Эта… Подобру-поздорову, ребятушки! — осторожно говорит самый старший.

— Здравствуйте, товарищи, — дипломатично отвечаю я и привычно представляюсь: — Майор Красной Армии Волков. Скажите, кто в этой деревне староста?

Бородач мнется, затем интересуется:

— А вам, ребятушки, для чего? Ежели вы дань, так мы этим все снесли — это и забирайте. А только по справедливости было бы чуток скостить: вас же почитай совсем ничего. Вам столько и не съесть…

Нда… Мы их от беды освободили, а они… Неимоверным усилием воли беру себя в руки и улыбаюсь:

— Вы, товарищи, наверное, недопоняли: мы — не бредуны и ничего у вас брать не собираемся. Только еду.

На лице бородача отражается усиленная работа мысли, а потом он внезапно спрашивает:

— Как вы сказали, кто вы? Майор Красной Армии? — внезапно мужик рушится на колени и начинает истово креститься: — Господи, спасибо тебе за то, что услышал наши молитвы! Пришел-таки укорот фашистам этим поганым! Пришла, наконец, Красная Армия!

Он до самого конца не верил в то, что сейчас произойдет.

— Золото, золото! У меня есть золото! Много золота! Я все отдам! Только не убивайте! Пожалуйста, не убивайте! — Простреленная нога все время подгибалась, но даже будь она совершенно здоровой — идти сам он бы не смог. Ужас ледяными иглами прокатывался по спине и внезапно ослаблял мочевой пузырь и кишечник. Фюрер обделался уже несколько раз, но практически не замечал этого. — Что, что вы хотите со мной сделать?

Что они с ним сделают? Повесят, расстреляют? Как можно? Он же светоч Руси! Он избавлял ее от проклятых жидов! Нет, не-е-е-ееееет!!! Они не посмеют!

И только когда двое парней, завязав рот и нос платками, чтобы не задыхаться от жуткой вони, выволокли Фюрера на площадь, где уже корчился на колу, зажимая руками окровавленный пах, унтер-офицер Эмден, он понял, что это ВСЕ. Сейчас его жизнь закончится. И заорал так, что люди на площади шарахнулись в стороны.

Палач двинул его прикладом по затылку. Да так ловко, что только оглушил, оставив в сознании. Фюрер обмяк, но все видел, слышал и чувствовал. Вот Палач нагибается над ним и вспарывает ножом штаны. Вот он морщится и брезгливо говорит:

— Да он уже сто раз обосрался! Блин, пачкаться неохота — не буду я ему хер отрезать. Пускай с ним подыхает! Сажайте его, ребята!

Вот его приподнимают, и что-то твердое распарывает пах, а потом начинает медленно подниматься вверх по кишечнику. Вот Палач хлопает его по щеке и говорит:

— По делам твоим грязным подохнешь, как нелюдь!

А дальше, до самого вечера, была только боль… Боль! БОЛЬ!!!

Мы лежим на чистых простынях, под настоящими одеялами. Мы отмылись в бане, нам постирали и зашили одежду. Нас накормили вкусным, горячим ужином — с наваристыми щами, пирогами и домашним квасом. Правда, часовых я все равно выставил: береженого бог бережет. Да и кто его знает, что у этих деревенских на уме?

Мы — это я и Катя. Как-то так получилось, что она решительно пошла со мной в баню, «чтобы помочь, у вас ведь спина больная». Клянусь, у меня и в мыслях не было ничего предосудительного. Это на адреналиновом допинге я бегал, как молодой олень. А схлынуло боевое напряжение — и на меня разом навалилась тяжеленная глыба усталости. Что уж тут о девушках думать — прилечь бы где да отрубиться часиков на шесть.

Но Катюша сумела-таки меня взбодрить. И не развратом каким-нибудь. Она была девушкой невинной в обоих смыслах. Просто когда я в бане застонал от неловкого движения, она вдруг кинулась ко мне и быстро-быстро начала целовать, приговаривая какие-то ласковые слова, вроде: любимый мой, милый мой и так далее. Слова в ее устах сливались в неразборчивую скороговорку, горячие губы скользили по моему лицу. И мне, старому дураку, захотелось хоть на время отпустить узду самоконтроля, снова почувствовать себя человеком, а не смертником с билетом в один конец. Я обнял Катюшку и, прижав к себе, ответил на поцелуй.

Дальнейшее запомнилось смутно, словно в пьяном угаре. Кажется, что первый акт любви произошел прямо там — на раскаленной полке парной. И непонятно было, от чего стонет Катюша — от удовольствия или от боли в обожженных ягодицах. Затем стонал уже я — позвоночник скрутило болью настолько дикой, что я натурально вырубился. Как в том анекдоте… прямо на бабе… Очнулся я после окатывания холодной водой из ковша. Но окончательно пришел в себя только после инъекции обезболивающего. Потом мы все-таки переместились из бани в избу, где нас ждал богатый ужин. Мы ели и смеялись, глядя друг на друга. И улыбалась в сторонку хлопочущая у стола хозяйка избы, периодически подкладывая на тарелки квашеную капусту, пирожки, подливая квас. Это ее дочь мы спасли от Фюрера. Постелив постель и взбив подушки, женщина ушла, любезно оставив нас наедине.

В ту ночь мы занимались любовью только один раз. Будь Катюша поопытней, я бы ее разочаровал — ну какой из меня, ракового больного, любовник. Но я нашел в себе силы и старался как мог. А она, простая душа, радовалась моим безыскусным ласкам. После мы долго лежали в кровати, обнявшись и рассказывали друг другу всякие истории из своей жизни. Моя жизнь, по этим рассказам, была чередой бесшабашных и веселых приключений. Катя старательно делала вид, что верит. Заснули мы только под утро.

Побудка была суровой. В избу с криком «Тревога!» ворвался взъерошенный Василий. Влетел, увидел нас вдвоем в одной постели и охнул от неожиданности. Он все же сумел собраться и доложил срывающимся голосом:

— Тревога, товарищ майор! На опушке леса замечены люди, похожие на бредунов! Я уже поднял людей. Какие будут приказания?

— Ну, какие могут быть приказания? Задачи защищать эту деревню нам никто не ставил. Но и просто так отдать доверившихся нам людей на съедение очередному князьку… Занимайте оборону на околице! Я сейчас приду. И это… поговори с местными — пора им уже из своего телячьего состояния выходить! Лишних стволов у нас хватает. И боеприпасы есть — предложи им взять в руки оружие и встать на защиту деревни.