— Ну как вам сказать, Катя.

— Лучше говорите, как думаете. Предполагали, что тут старая, полусумасшедшая старуха обосновалась для того, чтобы свихнуться окончательно.

Вадим вздохнул и отхлебнул.

То, что девица Катерина окажется двадцатитрехлетней сухопарой дылдой с нелепой, сказочного класса косой, явилось для него полной неожиданностью. Почему-то он подсознательно готовился все же к старушке.

— Да вы не только пейте, вы еще и спрашивайте.

Гость попробовал вареньица, сказал: «у-у-у», и поинтересовался.

— А это вы тут по научной какой-то части?

— Я изучаю песцовых, а конкретнее то, как на них подействовали изменения, произошедшие в нашем мире. Если кратко доложить о результате — подействовали, но не надо убеждать меня, что вы прибыли сюда затем, что бы услышать что-нибудь в этом роде.

Еще раз хорошенько отхлебнув пахучего, как-то союзнически действующего чая, Вадим сказал:

— Я тут из-за вашей подруги.

— Любы?

Гость опешил.

— Как вы сразу… у вас что, одна…

— Да, во всей моей не вполне нормальной и не очень понятной для других жизни была всего лишь одна девушка, которую я могла бы назвать подругой. И что она?

Вадим отодвинул чашку.

— Мы познакомились в Лазарете. У нас там, в Калинове.

— А, поводырь. А почему именно вы?

Вадим придвинул чашку обратно к себе. Отхлебнул через силу.

— Поверьте, для этого были основания, только я бы не хотел…

Катерина махнула длинной рукой, похожей на паучью лапу.

— Ясно. Были знакомы до того и теперь… заглаживаете. И что от меня теперь требуется?

— Она сбежала.

Хозяйка ухмыльнулась костистым лицом и помотала из стороны сторону головой.

— Здесь ее нет.

— Да, да, понимаю, что вы ее не прячете. Я за другим. Я хочу понять, почему она убежала. Может быть, звонила, делилась…

Презрительная улыбка появилась на лице хозяйки.

— С чего бы это она стала это делать?

— Но раньше, раньше-то она вам писала, ведь это благодаря вам, вашему архиву…

Неприятный отрывистый хохот.

— Архиву?! Жестяная коробка с ненужными бумажками под половицей. Я ведь сама менее года, как «оттуда». Явилась к родимому очагу. В Калинине, теперь Твери. Ну дом, конечно, всех перипетий не пережил, но в кустах, на месте голубятни осталось лежать под слоем песка несколько старых шпал — бывший пол. И тайник мой глупый уцелел. А в нем и письма Любаши.

— Я читал, читал.

— Да-а? — Катерина внимательно поглядела на гостя. — Значит, вас в прошлой жизни связывали серьезные отношения.

Вадим наклонил голову.

— Из этих писем я понял, что Люба была девушка, в общем-то, общительная, не чуралась компаний, но… целомудренная, я бы так сказал. Она уклонялась от беспорядочных, ну, таких, обычных в молодежной среде… вещей.

— Да, была она самая натуральная динамистка. Причем, так, далеко не заходила. Глазки состроить, похихикать и тикать. Улизнуть, тихо с темнотой смешаться — это ее манера. Тихая, но шустрая. Ее, в общем-то, раскусили, не сразу, но раскусили. По ее рассказам, ребята даже хотели ее наказать.

— Как?

— Ну как, как? — хозяйка оскалила пасть и хрустнула баранкой. — Как-то хотели. Это я ведь все с ее слов говорю. Не исключено, что она больше выдумывала. Не забывайте, по натуре она все же была овца. И со мной она делилась только потому, что я еще дальше, от всех этих компанейских посиделок в темном парке под луной еще дальше была, чем она.

— Почему? — спросил Вадим и сразу же сильно пожалел об этом. Но хозяйка не обиделась, а только хмыкнула.

— Потому! Я всегда была малость чокнутая по части животного мира. Знаете, как это в детстве бывает, подобрала птенчика, выпавшего из гнезда, котенку лапу перевязала. А у меня на этой стадии не остановилось. Пошли какие-то тритоны речные, лягухи, собаки помоечные. Толстые книжки по зоологии. Ну не интересна насмерть мне была та часть животного мира, что носит клеши, смалит дешевые сигареты, матерится и сплевывает одновременно. Понятно?

— Понятно.

— Думаю, что наша Любаша чувствовала какое-то специфическое женское превосходство надо мной и рисовала передо мной разные рискованные ситуации, из которых она только что якобы выкарабкалась с риском для своей девственности. Сколько процентов там было настоящего риска, а сколько наглого накрута, сказать я бы не взялась. Помолчали.

— Когда я переехала в Калинин, для нее это была большая потеря, откуда было взяться второй такой идиотке, готовой выслушивать эту сказку про колобка в юбке.

Вадим кивнул и улыбнулся, показывая, что юмор понял.

— Если уж совсем честно, Люба была совершенно рядовым, дюжинным экземпляром человеческой породы, повторное ее появление в ряду живых новым словом миру не станет.

Вадим вздохнул.

— Кто может знать, чья жизнь, в конечном счете, ценная, а чья…

— Перестаньте городить эти общечеловеческие благо глупости! Воскрешение всех, кого попало, это, уж поверьте мне, — зло.

— Но ведь… ведь, есть же цель…

— Какая цель?!

— Только оживленные, встретившись с оживленными, могут компенсировать… м-м, редуцировать зло. Все друг другу все простят, и настанет ну, такая вот, вообще гармония, история обретет смысл, существование рода человеческого восполнится…

Девица Катерина так откинулась на спинку стула, что из содрогнувшейся вазы на столе выпала баранка и, чуть вихляясь, покатилась к краю стола.

— Перестаньте меня пичкать цитатами из этих дешевых брошюрок, что распихивают вам, поводырям, по карманам в этих стеклянных сараях для клонирования!

Подхваченная широкой мужской ладонью баранка полетела в сердитый рот.

— Вы не задумывались, может, этими методами не расщепляют старое зло, но наоборот, синтезируют новое. И оно проявляется на свет неперевариваемое привычными человеческими методами. Как полиэтилен не переваривается землей. Новейшее зло устойчиво к страданию, молитве, любви.

Громадная девушка готова была, кажется, продолжать до бесконечности, но ей помешал какой-то внешний звук. Вадиму почему-то показалось, что это приземление еще одного летательного аппарата, и наверно, это прилетала Люба, решив сюрпризом навестить старую подругу эта, конечно, была глупая, даже какая-то детская, но на мгновение заставила парня встрепенуться. Но тут же он понял, что жалко ошибся. Понял по лицу хозяйки, оно загадочно и неприятно улыбнулось. И снаружи донесся постепенно усиливающийся животный вой.

— Это они!