В голове вызрело зерно плана. Я швырнул тяжелую пряжку что было силы, но задал неправильную траекторию, и она, клацнув о полузакрытую дверь, упала вниз и соскользнула обратно ко мне. При следующей попытке я толкнул пряжку по полу; она пролетела по нему и вывалилась за борт. Я не рассчитывал, что она зацепится за что-нибудь способное выдержать мой вес – поверхность озера была гладкой, – но я хотел, чтобы на ней вдруг что-нибудь оказалось. Если я уйду под лед, меня больше всего беспокоила возможность найти дыру в нем. Пусть я не смогу подтягивать себя за эту стропу, так как она ни к чему не прикреплена, но, вероятно, мне удастся с ее помощью хотя бы отыскать путь на поверхность. Стенки фургона стонали от наружного давления воды. Я слышал звук капели и ощущал запах холода. Не уверен, но, возможно, в тот момент я уже находился ниже уровня воды. Ухватившись здоровой рукой за хромированную ручку гроба, я приготовился. Второго выстрела у меня не будет.

Все произошло быстро. Еще один громкий треск раскалывающегося льда, и вдруг я оказался на спине глядящим сквозь полуоткрытую дверь в небо. Фургон замер под углом девяносто градусов к поверхности воды. Этого я и дожидался. Вместо того чтобы толкать гроб, противясь силе тяжести, как делал до того, я потянул хромированную ручку к крыше фургона. Пока мы не опрокинулись, это было равносильно толканию штанги из положения лежа на спине. Но теперь гроб фактически стоял на своем торце. Мне оставалось только перевернуть его. Игнорируя тот факт, что таким образом я словно бы толку в ступке свое предплечье, я вложил в толчок всю силу. И наконец дело пошло на лад.

Гроб опрокинулся.

Простите, если я недостаточно ярко выразил свой восторг.

Гроб опрокинулся!

Он ударился о крышу (теперь превратившуюся в стенку) встал диагонально надо мной, крышка съехала с него, прах и кости посыпались на стенку кабины (теперь пол), а моя рука (теперь сплющенная) освободилась. Я откатился в сторону на случай, если гроб снова опустится вниз, прижал к груди покалеченную руку, ощущая мокроту, но еще не имея силы духа взглянуть на полученные повреждения. То ли мне было слишком холодно, то ли шок еще не прошел, но я не ощущал сильной боли.

Я встал на ноги и посмотрел на небо. Брошенная мною стропа змеей уползала вверх у меня над головой. Кажется, кто-то прокричал мое имя. Или мне показалось? Я оглядел свою камеру. Не было никакой возможности взобраться по отвесной стене, бывшему полу фургона, с изувеченной рукой. Стропа ни к чему не прицеплена, так что по ней я лезть не мог. И разумеется, машина постепенно погружалась в воду. Вода, проникавшая в кузов сквозь течь в одной из стенок, уже лизала мне лодыжки. У эскимосов есть тысяча слов для снега, но нет такого, каким можно описать, насколько холодной, доводящей до полного бесчувствия, бывает вода. Несколько лет назад в ожидании ответа из клиники по лечению бесплодия, узнав, что повышенная температура в мошонке, вероятно, является фактором, воздействующим на число сперматозоидов в сперме, я сменил короткие трусы на боксеры и стал таскать на плече мешки со льдом в нашу ванну. Возможно, я бы смертельно испугался такой холодной воды. Но не сейчас. Она была обезболивающим. От нее замирало сердце. Мысль локтями пробила себе путь в мою голову: так выпускают из рыб икру – ошарашивают осетров ледяной водой, а потом делают надрезы у них на брюхе.

Вскоре вода уже переливалась через порог двери. Сперва ровной струей потекло из угла, потом возникло с полдюжины водопадов по всему периметру. Ледяная пена закружилась у моих коленей. Я продолжал глядеть наверх в надежде, что стропа останется неподвижно лежать на льду и не соскользнет в кузов фургона. Здоровой рукой я подергал узел на поясе, крепко ли завязан. План у меня был простой: дождаться, пока вода поднимет меня как можно ближе к выходу, а потом, когда кузов наполнится, мне останется только всплыть наверх, пока машина уходит под воду. Нужно было не забыть и пользоваться полом как направляющей, чтобы вылезти в полуоткрытую дверь и не оказаться в ловушке. Не потерять сознание, оказавшись целиком в ледяной воде. И не тянуть за стропу. Но даже если бы я это сделал: вверх, вверх, вверх. Так просто. Конечно. Я ощутил, как стропа дернулась на поясе. Будто кто-то тащил меня.

Вода дошла до груди. Она ревела в ушах. Больше я ничего не слышал. Видел только клочок неба, забрызганный водяной пеной и все сжимавшийся. Тело ниже шеи сковало спазмом холода. Я вспомнил про осетров. Было утешительно думать, что, если у меня остановится сердце от шока, мне, по крайней мере, не придется узнать, что я утонул.

«Вверх, вверх, вверх, – мысленно твердил я. Потом небо померкло. Я глубоко вдохнул. – Вверх, вверх, вверх».

Очнулся я голым.

Мой мозг пытался собрать воедино картину произошедшего: неужели кто-то протащил меня по льду до самого берега. Однако, по мере того как я приходил в чувство, вызревало и понимание: если бы я лежал на улице, мне было бы гораздо холоднее. Я был в постели. Одеяло подоткнуто вокруг шеи, будто я ребенок, склонный к ночным кошмарам, причем туго, как в сумасшедшем доме. Я сморгнул туман.

Меня не поднимали наверх, значит я не мог находиться на чердаке своего шале. Следовательно, я в одном из номеров отеля. Как-то идентифицировать его было непросто – комната тускло освещена, шторы задернуты. Это раздражало, потому что я не мог определить, сколько времени, и не хотел следовать штампу – человек очнулся и первым делом спрашивает: «Который час?» или «Долго я был в отключке?».

На другой стороне комнаты две фигуры вели приглушенный разговор, не замечая, что я пришел в себя. В моей правой руке ощущалась постоянная пульсирующая боль. Я откинул край одеяла, чтобы осмотреть повреждения, и понял, что на руку надета кухонная прихватка с цветочным орнаментом. Я потянул за нее и сморщился, так как она не поддавалась. Засунул внутрь прихватки палец и нащупал какую-то липкую перепонку. Похоже, моя кожа приклеилась к хлопковой ткани. Я слипся с чертовой варежкой.

Кто-то положил руку мне на плечо, останавливая мои попытки стянуть с себя ненавистную рукавицу.

– Я бы не стала. – Подняв глаза, я увидел Джульетту, владелицу курорта. Она качала головой. Позади нее стояла Кэтрин. – Вам не понравится то, что вы увидите.

Кэтрин подала мне таблетку из маленького рыжего пузырька. Я взял ее и стал рассматривать.

– Оксикодон, обезболивающее. Серьезная штука, – сказала моя тетка в качестве объяснения.

Мне этого хватило, я закинул пилюлю в рот. Кэтрин немного подумала, видимо оценивая, как употребление таких таблеток согласуется с ее трезвенничеством, и добавила, будто оправдываясь:

– Для моей ноги.

Я разочаровал сам себя вопросом:

– Долго я был в отключке?

Кэтрин подошла к окну и отдернула шторы, за ними обнаружилось такое же вечно черное небо, под которым я уснул прошлой ночью. Кажется, снег прекратился, но ветер, похоже, еще не утих: стекло дребезжало в оконной раме.

– Несколько часов, – ответила Джульетта.