«Ейный дом» оказывается опрятной двухэтажной избушкой с приусадебным хозяйством. У калитки меня встречает сама Прасковья – похоже, сарафанное радио уже донесло, что к ней гостья. Маленькая такая бабулька-одуванчик в чистом ситцевом передничке и платочке. С ходу спрашивает:

– Соль-пшеницу, водицу и тряпицу привезла, дочка?

Я вытаскиваю из багажника заранее заготовленные пачку соли, упаковку пшена, бутылку «Эвиан» и свой любимый комплект кружевного бельишка из «Дикой Орхидеи» (под «тряпицей», очевидно, подразумевается именно он).

– А енто што? – Бабушка подслеповато тыкает в мой «блокадный набор» в пакете с эмблемой супермаркета.

– А это… э… вам. За помощь.

– Хорошо-хорошо, – старушка явно довольна, – выгружай покамест. И неси вона в горницу. А я покуда землицы для тебя нарою. Нитку не забыла? И спички? А то своих-то на всех вас не напасесси… Это ток землицы у меня вдоволь. А все остальное на учете – живу-то, поди, одна. А какая моя пенсия?! Помощников-то у меня нетути!

Прасковья с совочком и бумажным пакетом исчезает где-то в огороде. Я тем временем глажу ее кота. Не бомбейского, конечно, но вполне симпатичного дворового Ваську. Затем бабуля проводит меня в «горницу» и усаживает за большой деревенский стол под полотняной скатертью – все в уютных кружевных домотканых салфеточках. Приносит кружку парного козьего молока:

– Прими, дочка, от моей Маньки. Горе луковое, а не коза, замучила – страсть! Но молочко дает вкусное! Кажный раз зарекаюсь: на праздник зарежу! Да рука не подымается, сроднились мы с ней! Она старая, и я старая. Ой, да шо-то заговорила я тебя совсем… Ну, благодарствую за воспомоществование, и говори, милка, чего пришла? Сказывай, как есть: горя не прячь, греха не таи, бабка Прасковья все равно все увидит. Ты давай толкуй, а я покамест картишки на тебя раскину…

Пока я (уже в третий раз!) живописую свою встречу с цыганкой, бабуля кидает на стол засаленную колоду и с каждой вытащенной картой все сильнее качает головой и прицокивает языком. Потом аккуратно расстилает на столе газету, достает свой бумажный пакет и высыпает из него землю (видно, ту самую, которую только что накопала в огороде).

– Плохо дело, матушка! – приговаривает бабка, разравнивая землю совочком. – Но помочь можно. Сейчас я землицу тебе заговорю, а ты ее на новолуние ровно в полночь на перекрестке трех дорог высыплешь, пошепчешь, как я научу, три раза вокруг себя обернешься и водички заряженной изопьешь. Водичку я тебе тож щас подготовлю. Ой-ой-ой, злые люди! Ну прям нелюди, коль над тобой енто учинили!..

– А что учинили-то? – спрашиваю я испуганно.

– Ой, много чего учинили, милка ты моя! Сглаз на тебе от завистницы – от молодой бабенки… Огромной такой, с черным лицом и глупым умом. А еще – порча от пожилой тетки с белыми волосами и желчным застоем в пузыре. Молодуха с черным лицом страсть как тупа, поэтому особо ее сглаз тебя не берет. А вот желчная старуха опасна! Она с самим диаволом в сговоре, душу надысь продала. Ей сами демоны помогают, прости Господи!

– И что же теперь со мной будет? – Я уже, похоже, и впрямь в ужасе.

– Сказала же – помогу! Но не выполнишь моих наказов – плохо тебе будет! Молодухи-то можешь не бояться: она хочет всего лишь, чтобы у тебя красоты, денег и мужиков не было. На большее-то у ней и умишко не вырос!.. Да она ничего и не может – всего лишь шавка при хозяйке. А вот хозяйка ейная, бабка желчная, самой смерти твоей желает! Да причем сильно очень, креста на нее нет! Если получится у ней, что задумала, то будет у тебя сначала расстройство сильное, а потом – удар судьбы. Приступ тебя страшный разобьет. С него и помрешь. И аккурат в диаволово число – шестого числа, шестого месяца, шестого года.

Последнее бабкино заявление меня реально пугает. Вроде тут уж никакой речи ни о черных королях не идет, ни о бешеных деньгах, а на тебе – опять «диаволово число»!

– Бабушка Прасковья, а черного короля какого-нибудь вы не видите?

– Как не видать, девонька ты моя горемычная, вижу! То к ерунда эт все. Эт просто та желчная старуха тебе на него приворот сделала – чтоб ты влюбилась в него и мучилась, пока не зачахнешь. Ведь заполучить ты его все равно не сможешь – уж больно важный король! Но ты не переживай! Я вижу, мозги-то у тебя есть! Поэтому сдуру не влюбишься в кого не надо… Да ты его, небось, ток в телехвизоре и видала?

– Да если честно, я его даже там не видала!

– Вот и чудненько! Вот и наплюй! А я сейчас покумекаю маленько….

С этими словами бабка хватает мое стильное (и недешевое, кстати) – от блин, надо было привезти что попроще! – кружевное исподнее, безжалостно скатывает его в продолговатый комок и обматывает привезенной мною суровой ниткой, оставив ее длинный конец болтаться. Затем достает мои же спички и… поджигает ими конец нити! Я обмираю… Но бабуля не дает-таки моему бельишку вспыхнуть – она щедро засыпает пламя моим пшеном. Затем перемешивает пшено с землицей и долго бормочет что-то над полученной смесью. После чего добавляет в нее целую пачку соли, пересыпает все это в литровую банку и вручает мне. «Конечно, – думаю я, – при подобных манипуляциях ни пшена, ни соли и впрямь не напасешься!» Потом Прасковья берется за мою бутылку «Эвиана». Усердно разговаривает с ней, трясет, переворачивает туда-обратно и периодически почему-то плюет через левое плечо. Затем возвращает мне «Эвиан», а заодно и бельишко, шумно зевает и говорит:

– Ну вот все и готово, дочка… Теперича внимательно слушай сюда! Соль-пшеница, землица, тряпица и водица – твое спасение. То к не напутай ничего! Соль-пшеница-землица у тебя в банке. Найдешь недалеко от своего дома перекресток трех дорог. Дождешь новолуния. Эт уже вскорости будет, через три лунных дня.

Но ты глянь на всякий случай в календаре настольном – чтоб точно знать и ничего не напутать. Луна аккурат в ту ночь должна обновляться. Ровно в полночь выйдешь на ентот перекресток, баночку прямо на дорогу опорожнишь и три раза вокруг себя обернешься. При этом шептать будешь вот это… – Тут бабка достает из-под скатерти бумажку, на которой каллиграфическим и даже как будто детским почерком выведено заклинание. – Вот, внучок переписал, а то слепа я совсем стала… Дома выучишь, поняла? По бумажке не читай, не подействует! Потом уйдешь, не оглядываясь. А дома наденешь енти свои тряпицы дырчатые, – Прасковья презрительно тычет в сверток с моим брендовым исподним, – и изопьешь всю водицу до дна. Она заговоренная, уж я расстаралась. Потом спать ляжешь, а проснешься как новенькая! Ежели в день «трех шестерок» будешь немного недомогать, значит, твоя желчная завистница беснуется и корчится. Но это ничего, ей же хуже! Зато ты-то уж по-любому не помрешь… А теперь иди с Богом, милка, и сделай, как Прасковья сказала… Благодарствуй за подарки… А я вздремну малька. Устала бабка… эх, стара стала, стара…

И Прасковья, прямо на моих изумленных глазах, широко зевает, валится на высокую деревенскую пружинную кровать с пуховой периной и буквально через мгновение издает уже богатырский храп. Ухайдокала я бабку, не иначе!

Вынуждена признать, что, несмотря на университетское образование и прогрессивное воспитание, я все же выполнила все рекомендации бабки Прасковьи. И перекресток нашла, и заклинание выучила, и даже три раза обернулась вокруг своей оси, рискуя быть задержанной ночным патрулем. Уж больно помирать не хотелось!