– Моя двоюродная сестра говорит, что она стояла открытая еще до того, как я родилась, – ответила девочка не менее чем двенадцати лет. – Мы с сестрой живем вон там, на холме. – И верно: перекошенная дощатая дверь держалась лишь на одной петле. Лестницу за ней замело листьями, и подъем сопровождался немалым шумом.

– А вдруг нас услышат? – снова заволновалась Норема. Вран и Юни промолчали. Еще одна арка, лунный свет, груды листьев и камня. Плиты открытого двора заросли травой и кустарником. Широкие ступени вели как будто … да, к каменному дракону в плюще, свернувшемуся вокруг подобия трона.

– Ну как, – спросила Вран, – похоже это на замок знатного южного вельможи, которому пришлось срочно уехать три дня назад?

– Здесь уже много лет никто не живет, – признала Норема.

– Моя кузина здесь ночевала с двумя подружками пять лет назад. Подзадорили друг дружку да и остались на ночь, но рассвета не дождались, забоялись. Им тогда было столько же лет, как теперь мне. А жить никто не живет, это верно.

– Так, может, и барона Альдамира не существует? Что же с ним стало? И зачем он приглашал к себе хозяина Бейла?

Смех Вран гулко раскатился вокруг.

– Отношения между разными аристократическими партиями в вашей странной и ужасной земле так запутаны, что нам с тобой вовек не распутать. Кто-то явно хочет внушить колхарийским – орлиным – партиям, что дракон на юге еще на что-то способен. Может, нашим фейерам платят за отправку гонцов с предложениями вступить в выгодную сделку с южным бароном. Наивный мальчишка вроде Бейла едет в Гарт, и ему говорят, что его милость куда-то внезапно вызвали; он возвращается домой первым кораблем и пересказывает там россказни монахов, поивших его весь день.

– Но меня они не ждали, – сказала Норема.

– Как и меня, – подхватила Вран. – Хотя, как сказала та дама, барон всем гостям рад.

– Бейл расскажет обо всем в Колхари…

– …и скоро до Орлиного Двора дойдут слухи, что сделка столичного гончара с бароном Альдамиром на время откладывается. А перенос сделки предполагает, что заключили ее с двух сторон. И никто не усомнится в том, что барон Альдамир существует.

– Но как же нам быть с тем, что мы знаем? Не опасно ли будет рассказывать правду в Колхари?

– Смотря что считать правдой. – Вран, сложив руки на груди, прислонилась к стене. – Говорить о существовании того, во что не верит никто, куда легче, чем утверждать, что не существует тот, в кого верят все. А в барона Альдамира верит большинство населения. Мне, к примеру, не хочется говорить барону Кродару, что человек, которого меня послали убить, не более чем плод его воображения. А твоя хозяйка, если ты расскажешь ей все как есть, скажет в ответ, что ты ошиблась либо замком, либо гаванью, либо вовсе не на тот корабль села. Скажи лучше то, что сказали нам: барона Альдамира, дескать, отозвали куда-то, и мы не смогли с ним встретиться. Сейчас мы пройдемся по этим заброшенным, безлюдным чертогам, где некогда творилась история. Хочу знать об отсутствующем бароне всё на тот случай, если все-таки встречусь с ним и всажу меч в его отсутствующие кишки.

Девочка устремилась вслед за Вран; Норема, хотя ее пробирала дрожь, сделала то же самое.

Они блуждали по замку несколько часов. В одной комнате Юни зацепила ногой огниво, в другой Норема разглядела кувшин с маслом, еще запечатанный. Благодаря этому они сделали себе факелы и смогли посетить самые темные из покоев.

В кухне нашлись старые горшки и ножи. Потом, в маленьком огороде, где при луне еще угадывались овощи, заглушенные сорняками, Вран заявила, что проголодалась, и отсекла голову довольно крупному зайцу, вспрыгнувшему на каменную ограду.

– Юни, – сказала Норема, удивляясь собственному командному тону, – сбегай обратно и принеси сковородку, которую я держала в руках. Хорошо… Теперь дай мне свой факел. – При двойном свете Норема выдернула из земли несколько знакомых ей корешков. – Из этих камней можно сложить очаг, а ты принеси еще посудину для воды – там внизу ручей слышно.

Вран праздно сидела на камне, пока Норема, радуясь, что может чем-то распоряжаться и что-то делать, готовила жаркое из зайчатины, капусты и репы.

– Дай-ка сюда кишки, – сказала Вран, пока повариха перепиливала суставы ножом с рукояткой, изукрашенной не меньше, чем фейеровы чаши.

– Ты умеешь предсказывать будущее по внутренностям? – спросила Юни, держа кувшин с водой на бедре.

– Нет, просто веревку сделаю. В вашей странной и ужасной земле ничего не должно пропадать. – Вран выдавила из кишок содержимое, отделила брюшину, растянула влажные трубочки.

– У тебя руки как у мужчины, – заметила Юни, не сводившая с нее глаз.

– Всё наоборот, – сказала Вран, продолжая растягивать кишки в окровавленных пятернях. – В этой странной и ужасной земле руки почти у всех мужчин как у женщин. – Она сидела на корточках, похожая на обезьянку в маске, и кишки свивались кольцом у ее ступней.

Норема подбрасывала нарезанное кубиками мясо на медную сковородку, где скворчало и пенилось масло. Следом отправились овощи. Тень от плоского камня, на котором она все это резала, напоминала остров на карте.

Жаркое, серое при луне, понемногу золотело.

Вран рассматривала свитую ей веревку.

– Мать, когда жива была, говорила, что дочери – сущее проклятье для бедной вдовы, – сказала Юни. – Твоя мать тоже рыдала и проклинала судьбу, потому что хотела мальчика?

Темные губы пониже маски, не менее серьезные, чем глаза в прорезях, тут же приоткрылись и хохотнули.

– Моя мать, увидев, что родилась девочка, встала с болтающейся между ног пуповиной – а это было нелегко, я шла боком, – взяла обрядовый лемех – а он тяжелый – и двенадцать раз ударила в медный гонг, что висел на стене. Если рождается мальчик, в него бьют только раз. Потом легла снова и стала ворковать надо мной, гордая как тигрица. Ее мужчины в соседней комнате прервали свои песнопения, возопили от радости и три дня щелкали длинными ногтями по всем кастрюлям и сковородкам. Будь мальчик, они бы тоже вопили, но ногтями не щелкали бы.

– Почему же ты тогда носишь маску? – последовал резонный вопрос.

– Потому, наверно, что родилась маленькой, как самый маленький и щуплый из материных мужчин. Я его помню: тихий такой, красивый. Он учил меня разным трюкам и почти выучил. Я любила его, он всегда был добрым со мной. Я шла боком и потому сама не хотела детей. Тяжело так рожать, а это, говорят, передается по материнской линии.

– Это неправда, – сказала Норема. – Не забивай ребенку голову