за степи, вдали колосится ковыль… Колодников звонкие цепи взметают дорожную пыль». Пели тихо, приглушённо, раздумчиво: «Динь-бом, динь-бом! Путь сибирский дальний… Динь-бом, динь бом! Слышен звон кандальный». Эх, как же хорошо эти уральцы пели! С подголосками, со слезой, со стоном, и — вдруг прорывалось что-то неуместно радостное: «Где-то кого-то на каторгу ведут… Эх, нашего товарища на каторгу ведут…» Эта непонятная радость, что ведут не тебя, а другого — поражала! «Брали» кругом. В нашем привилегированном ведомственном доме тоже «брали»… Взять хотели заместителя министра, отца моего одноклассника, Олежки с шестого этажа нашего подъезда. Мы жили на четвёртом. Ему, отцу Олежки, кто-то позвонил и предупредил: «Идут за тобой!» Он трубку положил и пошёл прощаться с женой и сынишкой. Поцеловал их молча и вышел на лестницу. Когда застучали сапоги по лестнице, он выстрелил себе в рот… А другой наш сосед по общему кухонному балкону, стреляться не стал, его «взяли». Сын его, Феликс, постарше меня был, борьбой классической занимался, внезапно стал сыном «врага народа»! Ох, и доставалась ему! Их из квартиры ведомственной выкинули… Олежке было легче. Они в квартире остались, и в школе к нему не приставали. Я допел песню и услышал шёпот Матфи: «Ладно, хватит грустного. Слушая сюда, Борух, большой секрет». И он опять стремительно и чётко стал чертить на песке ногтем карту морей, океанских побережий, континентов и полуостровов, рек, озёр… получалось талантливо… И ещё он проводил многочисленные линии ориентиры, которые все пересекались в шести разных местах. Матфи дрожал от азарта и нетерпения, шептал, брызгая на меня слюной:

«Про «это» я тебе говорил уже. Но, пусть хранится согласно промыслу Всевышнего. А это, поблизости, — это моё! Тяжкими трудами скопленное. Чистое золото. Древнее. Много… На верблюдах, на ишаках доставлял, перевёз, утаил! Не было соглядатаев! Тебе отдам, может быть… Ты не жадный, поделишься с моей роднёй. Ты ведь не презираешь, не ненавидишь евреев». Матфи увлёкся: «Ну, вот это мы оставим. Это Ирак, ты понимаешь… Тебе при ихнем вожде туда не попасть, не выжить… Вот эти сокровища, мне ведомы, но не мной скрыты… хорошо скрыты, глубоко, в пустыне безжизненной… Статуи золотые языческие, камешки разноцветные бесценные… Ты всё же, запомни… Может, кому доверишь, кто рискнёт… А вот это…» Он говорил, говорил, но я не вслушивался, уже понимал, что всё сказанное само отпечатается в мозгу и вспомнится, если надо будет чья-то воля». Иисус тем временем «растворился», исчез. А к нам подошёл Лука, и на всей поляне нас осталось трое. Лука шагал легко, улыбался, потирал узкие сухонькие ручки, хитро щурились его тёплые глаза. Матфи, вроде бы, испугался, стал даже полой своей «хламиды» прикрывать начертанное на песке, кое-что даже стереть успел, пока Лука подходил. Лука орлиным взглядам окинул начертанное и похвалил: «Великие таланты скрыты в тебе, мудрый Матфи! Принятый тобой способ ориентации хорош. Будто в небо взлетев, рисовал. Как сумел учесть воздействие приливов, штормов, цунами, землетрясений и песчаных бурь, наводнений и изменений русел рек, высыхания озёр и изменения границ морей?» «Сумел! Такое стоит утруждения мысли… И в небо поднимался, когда надо было. Учил ведь Иисус светлый. Не слушали… А я слушал! И проверял! Взлетел, да не разбился, не упал». «Матфи, лекарское дело по доходности не последнее. Есть у меня тоже сведения, ориентиры безукоризненные, и роднёй Всевышний не обидел, до будет Воля Его! Давайте договоримся…» Тут я нагловато вмешался в разговор: «Послушайте, вы это дельце между собой обсудите и, постарайтесь потом, когда договоритесь, чтобы то, что мне доверяете, в памяти моей отпечаталось, чтобы я мог быть полезен наследникам вашим. А сейчас лучше расскажите мне больше об Иисусе!» Старцы согласно закивали. «Постелили» белую козьей шерсти подстилку, «положили» подушки, «поставили» пару блюд — с виноградом и орехами. Даже шахматы появились.

Глава 22 Авария

Стараясь опередить Луку, вознамерившегося что-то сказать, я попытался «расставить точки над ё»:

«Благодарен душевно, понимаю, что между вами нет и быть не может секретов. Хочу лишь заметить, что тысячелетия — дело серьёзное. Воды подземные, газы всюду проникающие, большое давление, привели, думаю, сокровища в негодность. Думаю, что добыча не окупит произведённых затрат, не говоря уже о предельном риске для жизни тех, кто будет сокровища разыскивать-добывать. Впрочем, готов предоставить самые точные сведения координат вашим сородичам-наследникам. И на том, я хотел бы эту тему закрыть». Лица присутствующих были невозмутимы.

Затем Лука расставил шахматные фигурки, сделал ход и задал вопрос:

«Ты, Борух, осмелился критиковать деяния Хранителя… Понимаю, нервный срыв. Почти истерика. Понимаю. Но почему ты не спросил о происшествии после поездки твоей на Чиркей ГРЭС? Ведь там твой лоб пострадал куда серьёзнее и опасность была куда больше, чем в детстве твоём?»

«В том происшествии я сам был виноват, жадность моя, точнее — нежелание упустить «халяву». Заканчивалась моя, в целом удачная, командировка в Буйнакс по заданию министерства. В связи с гибелью и увечьем тамошних рабочих при сварочных работах взрывоопасной ёмкости. Начальник отдела, которому я отчитывался, Исраэл Амир, решил «под мои проводы» получить у директора завода разрешение на поездку на автомашине с несколькими начальниками цехов в самое там достопримечательное место — к плотине водохранилища, чудом устоявших в недавнее землетрясение. Внутренний голос мне чётко говорил: «Нельзя! Не езди!» А Амир соблазнил меня простенько: на заводе как ширпотреб выпускали карбюраторы для «Москвичей» и пылесосы. Я клюнул. Решил, что карбюратор подарю младшему брату для его Москвича, а шланг для пылесоса мне самому был нужен. Мой, старенький, продырявился».

Зачем ты под плотину, в ущелье, полез? Тебе же кричали: «Опасно! Не ходи!»

«Там я опасности не чувствовал. Но было страшновато — да. Там, на плотине, висели скалолазы-альпинисты, залатывали трещины в плотине. Раз они работали, думал я, что со мной может случиться? А такой грандиозной картины я бы больше нигде не увидел! А ещё Амир и его команда приехали, чтобы свои дела под много водки обговаривать. А я в то время практически не пил, потому и ушёл в ущелье. Когда вылез оттуда, компашка уже блаженствовала на солнечном берегу прекрасного голубого водохранилища у костра. Ведь был февраль. Хоть в тех краях — это начало весны, но прохладненько. Для меня была оставлена целая бутылка водки, заготовка огромной порции шашлыка, консервированная зелень и банка компота из черешни. Я от водки в их пользу отказался, но мне заявили, что этим я их оскорблю, воспримут как личную обиду… Потому я разделся и прыгнул в ледяную